Античная драма - "Софокл"

Кроме девяти мифологических трагедий, под именем Сенеки до нас дошла одна — «Октавия», написанная на римском историческом мате-, риале. Автором «Октавии» Сенека, безусловно, не был. Трагедия, где в форме предсказания приводятся подлинные подробности гибели Нерона, который к тому же изображен деспотом и злодеем, сочинена, конечно, после смерти этого цезаря, пережившего Сенеку — тот по его приказу вскрыл себе вены — на целых три года. Но по композиции, по языку и стилю «Октавия» очень похожа на другие девять трагедий. Это произведение той же школы, и сам Сенека выведен здесь не просто сочувственно, а как некий идеал мудреца. У греков единственная известная нам историческая трагедия — «Персы» Эсхила, у римлян это — «Октавия», отчего именно ее мы и выбрали для нашего сборника.

Сюжетом здесь служат действительные события 62 года н. э. По приказу Нерона, вздумавшего жениться на своей любовнице Поппее Сабине, его жена Октавия была сослана на остров Пандатрию и там убита. Соответствуют действительности и частые в этой трагедии упоминания о других злодействах Нерона — о его матереубийстве, об умерщвлении брата Октавии Британика, об убийстве мужа и сына Поппеи Сабины. Речь идет не о легендарных Эдипах, Медеях и Клитемнестрах, не о туманной древности, как в греческих трагедиях, а о реальных людях, о делах, которые делались на памяти автора.

Греческие трагики «очеловечивали» миф, они смотрели на него сквозь призму более поздней культуры и вкладывали в его толкование свое мироощущение, свои представления о нравственном долге и справедливости, даже свои ответы на конкретные политические вопросы. Автор «Октавии», наоборот, мифологизирует современность, подчиняя драматическое повествование об изуверствах цезаря греческим трагедийным канонам. Поппея рассказывает приснившийся ей зловещий сон — рассказывает своей кормилице. Мать Нерона Агриппина появляется на сцене в виде призрака. О недовольстве народа Поппее сообщает вестник. Как тут не вспомнить сон Атоссы, тень Клитемнестры, кормилицу Федры, вестников и глашатаев Эсхила, Софокла и Еврипида! Сходство с греческой трагедией довершается участием в действии двух хоров римских граждан.

И опять сходство здесь только внешнее. После смерти Нерона и смены династии Юлиев-Клавдиев династией Флавиев, когда говорить о нероновских преступлениях не было уже опасно, автор «Октавии» позволяет себе коснуться этой наболевшей темы. Но как! С начетническим педантизмом и эстетской холодностью препарирует он кровавую быль, укладывает ее в прокрустово ложе литературного подражания, превращая ее тем самым в абстракцию, в миф. Никакого нравственного осмысления реальных событий, никакого душевного очищения подобный отклик на них в себе не несет. В этом и состоит коренное отличье римской трагедии от греческой. Это и есть несомненный признак смерти детища языческой мифологии — античной драмы.

С. Апт

ЭСХИЛ

Эсхил (525–456 гг. до н. э.) родился в Элевсине, неподалеку от Афин, умер в Геле, на острове Сицилия. Из нескольких десятков трагедий Эсхила целиком сохранилось семь: «Просительницы», «Персы», «Прометей Прикованный», «Семеро против Фив» и три трагедии («Агамемнон», «Жертва у гроба» и «Эвмениды»), образующие трилогию «Орестея».

Эсхил происходил из аристократического рода. Он участвовал в войне с персами, сражался при Марафоне, Саламине, Платеях и тринадцать раз получал первый приз на состязаниях поэтов-трагиков. Сведения об эмиграции Эсхила в Сицилию, как, впрочем, и все биографические сведения о нем, скудны и противоречивы.

ПЕРСЫ

ДЕЙСТВУЮЩИЕ ЛИЦА

Атосса.

Гонец.

Тень Дария.

Ксеркс.

Хор персидских старейшин.

ПАРОД

Площадь перед дворцом в Сузах.[1] Видна гробница Дария.[2]

Хор

Все персидское войско в Элладу ушло. А мы, старики, на страже стоим Дворцов золотых, домов дорогих Родимого края. Сам царь велел, Сын Дария, Ксеркс,[3] Старейшим, испытанным слугам своим Беречь эту землю свято. Но вещей тревогой душа смущена, Недоброе чует. Вернется ль домой С победою царь, вернется ли рать, Блиставшая силой? Весь Азии цвет в чужой стороне Воюет. О муже плачет жена. А войско не шлет ни пеших гонцов, Ни конных в столицу персов. Отовсюду — из Суз, Экбатан, от ворот[4] Башен древних киссийских[5] — И в строю корабельном, и в конном строю, И в рядах пехотинцев, потоком сплошным Уходили бойцы на битву. Их вели в поход Амистр, Артафрен, Мегабат и Астасп — четыре царя[6] При царе величайшем, Персов славных вожди, бойцов главари, Стрелки-силачи на быстрых конях, Суровы на вид, в бою горячи, Непреклонны душой, отваги полны, Лихой овеяны славой. Затем Артембар, верхом на коне, Масист и лучник меткий Имей, Славный боец, затем Фарандак И конник Состав за ними. Других послал плодоносный Нил, Могучий поток. Пошел Сусискан, Пошел египтянин Пегастагон, Пошел священного Мемфиса царь, Великий Арсам, и Ариомард, Владыка и вождь вековечных Фив, И гребцы, что в болотах. Дельты живут, Несметной пошли толпою. За ними — лидийцы, изнеженный люд, У них под пятою весь материк. А лидийскую рать в поход повели Митрогат и Арктей, вожди и цари. И от Сард золотых по воле владык[7] Колесницы с бойцами помчались вдаль, То четверки коней, то шестерки коней, Поглядишь — и замрешь от страха. И Тмола, священной горы, сыны[8] На Элладу ярмо пожелали надеть — Мардон, Тарибид, копьеметная рать Мисийцев. И сам Вавилон золотой, Разномастное войско свое собрав, Послал на войну — и в пешем строю Стрелков, и суда, одно за другим. Так Азия вся по зову царя Взялась за оружье, и с места снялась, И в Грецию двинулась грозно. Так мощь и красу Персидской земли Война унесла. Вся Азия-мать о тех, кто уже Тоскует в слезах, тревогой томясь. Родители, жены считают дни. И тянется, тянется время.