Уносимые ветром - Руслан Тимофеевич Киреев

вопрос не волновал нас так сильно. За эти два года мы проштудировали всю имеющуюся в библиотеке педагогическую литературу. В газетах, журналах и календарях мы читали лишь «Советы для родителей». Тут же вырезали их и вырезки наклеивали в альбом. Чтобы не пропустить ни одной радиопередачи на темы воспитания, мы работали в разные смены. Потом информировали друг друга о прослушанном. Сегодня у приемника дежурила жена, и, по-видимому, она забыла рассказать мне что-то очень важное. Это-то и разбудило ее.

— Да, так что стул? — спросил я, прерывая неожиданно возникшую дискуссию о формах контроля за ребенком.

— Стул? — спросила жена. — Ах, да… Если ребенок ударится о стул, то ни в коем случае нельзя обвинять стул. Нельзя говорить: какой, дескать, плохой стул, давай побьем его. Это развивает некритическое отношение к собственным поступкам.

Я подумал и согласился.

— Ты сказала это маме? — спросил я.

— Когда же? Ты ведь знаешь, я весь вечер просматривала старый комплект «Семьи и школы».

Утром мы позвонили моей маме и сказали, что ни при каких обстоятельствах нельзя обвинять стул. Вовик жил у нее, и мы держали ее в курсе всех педагогических новостей.

ОН

Именно так и называл его Мелентьев — сперва мысленно, а затем и вслух: ОН. Другие — тоже.

— Ну что, Мелентьев? — спрашивали другие. — Сегодня ОН приходил?

Даже гардеробщица тетя Наташа интересовалась взаимоотношениями Мелентьева с НИМ.

— Как дела, Алексей Федорович? — говорила она, замирая с плащом в руках, потом — с демисезонным пальто, а под конец, когда ОН исчез, с зимним. — Что ОН?

— Ничего, тетя Наташа, ничего! — оптимистично отвечал Мелентьев и, подбадривая, касался ладошкой плеча гардеробщицы. Та вздыхала и растроганно глядела вслед энергично удаляющемуся Мелентьеву, думая: «Какой простой, какой милый человек! И вот надо же — напасть такая! И чего ОН к нему пристал?»

Он — это комар. Обычный комар, невесть откуда взявшийся на девятом этаже мелентьевской квартиры. Впрочем, всех, кто так или иначе был посвящен в эту историю, удивляла не этажность, поскольку комар мог подняться сюда и сам по себе, наружным, так сказать, путем, и в лифте, и, например, на обшлаге рукава. Тут ничего поразительного не было. Известный же феномен заключался в том, что жил Мелентьев в самом центре города. Никаких прудов, никаких болот, речек или хотя бы колодцев поблизости не было. Откуда же в таком случае взялся ОН?

Это и на сегодняшний день тайна, хотя предположений, догадок и смелых гипотез была масса. Самую экстравагантную идею выдвинул Кусов из отдела Черешниковой. Он предположил, что комар зародился из ничего, как когда-то из ничего зародилась на земле жизнь.

Сослуживцы размышляли и щурились.

— Так, значит, — произносили они, — сразу, как потушишь свет…

— Не сразу, — доверительно говорил Мелентьев. — В том-то и дело, что не сразу.

Временной зазор между гашением света и появлением ЕГО колебался от минуты до получаса. В тот день, когда ОН впервые обнаружил свое присутствие, прошло, наверное, минут десять, не меньше, потому что Мелентьев уже начал засыпать, когда вдруг у самого его уха раздался оглушительный писк. Именно оглушительный и именно писк, хотя на первый взгляд кажется, что это понятия несовместимые. Но это кажется только тем, кто не испытал подобного на собственной шкуре.

Итак, у самого уха, а вернее, в ухе, раздался оглушительный писк. Мелентьев вздрогнул и сильно хлопнул себя по уху. Это было инстинктивным движением, память о котором, видимо, сохранилась в сугубо городском человеке Мелентьеве с древнейших времен, когда его далекие предки жили еще в лесах и спали в пещерах. Во всяком случае, сознательно он убивать никого не хотел. Это уже потом была разработана специальная стратегия по поимке комара с учетом различных биологических и психологических факторов. Например, он клал в качестве приманки на свою тахту жену, которая обычно спала в соседней комнате с детьми, а сам с мощным фонариком, специально приобретенным для этой цели, стоял наготове. О его терпении и мужестве при этом дает некоторое представление следующий факт.

Стоя над женой с фонариком и поднятой рукой, Мелентьев почувствовал, как у него чешется лоб, но даже бровью не повел, хотя зуд все усиливался и стал в конце концов нестерпимым. О силе этого зуда и опять-таки о мужестве Мелентьева красноречиво говорила шишка, которую оставил ОН. Да-да, это был ОН, коварно пьющий у Мелентьева кровь, пока Мелентьев с фонариком и воздетой рукой дежурил над лежащей в темноте женой.

Но все это случилось уже потом, две или три недели спустя, когда все иные способы изловить ЕГО — многие из них были разработаны сообща с коллегами — не оправдали себя. А в ту первую ночь Мелентьев просто хлопнул себя по уху. Подкрадывающийся сон, разумеется, отлетел, но скоро начал подкрадываться вновь, однако тут ОН запищал опять, и опять оглушительно. Теперь Мелентьев не ограничился тем, что хлопнул себя. Он помахал в темноте ладошкой и сказал:

— Фы! Фы! — После чего, замерев, стал ждать. Чего? Не сна, нет, а его очередного появления, потому что как можно ждать сна, если в любой момент в ухе может разразиться тонкий, но пронзительный звук?

Итак, Мелентьев лежал и ждал, а ОН не подавал признаков жизни, и это раздражало Мелентьева. Какой уж тут сон! Поднявшись, он включил свет и внимательно обследовал комнату. ЕГО не было. За все пятьдесят два дня, которые ОН прожил в квартире Мелентьева, он ни разу не попался хозяевам на глаза, хотя какие только хитроумные ловушки не изобретали они! По совету Адекватова из контрольно-ревизионной службы Мелентьев установил над кроватью бра, а выключатель спрятал под подушку и несколько раз включал свет в самый разгар писка. Бесполезно! Дело в том, что Адекватов, а вместе с ним и вся контрольно-ревизионная служба, которая активно участвовала в обсуждении проекта, не учли физиологии человеческого глаза. Он, глаз, не может сразу после темноты воспринимать яркий свет, требуется несколько мгновений, чтобы привыкнуть, а этого более чем достаточно, чтобы подпольный жилец мог скрыться в своем убежище. Поэтому совместно с племянником Володей и его товарищами по работе, близко к сердцу принявшими бессонные страдания Володиного дяди, был разработан другой, более совершенный проект.

Как и в варианте с фонариком, пассивным участником тут была жена. Она лежала в качестве приманки на тахте Мелентьева,