Лучше умереть! - Ксавье Монтепен

— Я считаю, что мне и приходящей достаточно. Ты же знаешь, что я люблю возиться по дому.

— Допустим. Но Жанна была бы для тебя не только служанкой, она составила бы тебе неплохую компанию. Ты, сестричка, уже не слишком молоденькая, тебе и отдохнуть иногда не помешает; присутствие Жанны в доме позволит тебе время от времени это делать. А ее сынишка — ему три с половиной года — станет Люсьену хорошим товарищем. Потом я помогу ему получить образование и оплачу тем самым долг перед вдовой, муж которой погиб у меня на службе. Видишь, нужно соглашаться, непременно нужно. Я был с ней суров и думаю, она в какой-то степени затаила на меня злобу; так вот, мне хотелось бы, вернувшись в Альфорвилль, преподнести ей хорошую новость — она тут же все забудет. Разумеется, все возросшие из-за присутствия в доме Жанны расходы я оплачу… Не отказывай мне… Этим ты не только сильно меня огорчишь, но и поставишь в затруднительное положение.

— Не хочу я тебе причинять ни печали, ни хлопот, — ответила госпожа Бертэн, — я охотно помогу тебе в благом начинании. Можешь сразу же, как только вернешься, отослать ко мне Жанну с сыном.

— Ах! До чего же ты у меня добрая! — воскликнул господин Лабру, в порыве чувств сжав руки сестры. — Определенно, я полечу в Альфорвилль на крыльях радости.

В Альфорвилле рабочий день начинался обычным порядком. Жак Гаро, явившись на завод одним из первых, тихонько проскользнул мимо привратницкой — так, что Жанна, занятая в этот момент списком рабочих, не могла его заметить. А она, между прочим, с нетерпением его ждала.

Со вчерашнего дня ей не давали покоя те загадочные слова, что сказал ей старший мастер, а особенно — его странное поведение и выражение лица. Ей хотелось поскорее увидеть Жака, чтобы удостовериться, что с ним все в порядке; сама того не желая, она думала о нем и выглядела при этом такой взволнованной и лихорадочно возбужденной, что многие обратили внимание. Особенно обеспокоился Давид. Рассыльный зашел в привратницкую за ключами от кабинетов господина Лабру и кассира Рику — каждое утро он убирал там.

— Какая вы сегодня бледненькая, госпожа Фортье! — сказал он. — Может, заболели?

— Нет, нет, господин Давид.

— Но все-таки с вами что-то такое…

— Ничего такого, уверяю вас…

— Но вы не уедете из наших краев, госпожа Фортье?

— Еще не знаю, господин Давид… — сухо ответила Жанна, которой надоели вопросы рассыльного.

— Думаю, хозяин не отпустит вас, не дав солидного вознаграждения для возмещения морального ущерба. Он просто обязан сделать это!…

— Не нужно мне ничего, — высокомерным тоном сказала вдова. — Я не приму милостыню!

— Черт возьми! Что вы такое говорите?… Ни о какой милостыне и речи нет! Значит, вы на хозяина страшно сердиты?

Жанна не смогла скрыть своего нетерпения:

— Прошу вас, господин Давид, не будем больше об этом. Вот ключи. Тот, что от кабинета господина Лабру, вернете мне сразу же, как только закончите уборку, хорошо?

Давид удалился, бормоча под нос:

— Хозяину, надо думать, несладко пришлось эти четверть часа с глазу на глаз с нею, она, должно быть, совсем его в угол загнала. Вот черт! Как близко к сердцу она приняла историю с увольнением!

Жанна ходила туда-сюда, убирая помещение. Вдруг ей в голову пришла одна мысль.

— Ах! — прошептала она. — Нельзя оставлять проклятый керосин в казенном бидоне. Разолью его в бутылки, уезжая, заберу с собой и буду заправлять им дома лампу…

Она тут же вышла, направилась прямо к сарайчику и открыла его. Бидон стоял на полке рядом с пустыми бутылками. Жанна принялась разливать керосин. Когда она закончила наполнять первую бутылку, раздался звон колокольчика. Пришел кассир. Она открыла.

Господин Рику вошел, запер за собой дверь, прошел мимо Жанны; та поздоровалась с ним, он лишь слегка кивнул. И вдруг, вместо того чтобы идти по своим делам, остановился возле открытого сарайчика.

— Опять пахнет керосином, госпожа Фортье, — сказал он, сдвинув брови.

— В этом нет ничего удивительного, сударь, — сухо отозвалась Жанна, — я переливаю его из бидона в бутылки. Этот керосин — мой. Уезжая, я заберу его с собой и дома буду заливать в лампу. Я стану, наконец, свободна. Никто больше не будет бояться, что я спалю завод.

Рику пробормотал сквозь зубы:

— Те, кто боится, абсолютно правы. На свете хватает злых людей, полных ненависти и способных творить зло ради самого зла.

В этот момент к кассиру подошел Жак.

— Я видел, как вы вошли, я как раз вас ищу.

Жанна обернулась на голос старшего мастера. Гаро показался ей очень спокойным. Разговаривая с кассиром, Жак, в свою очередь, украдкой посматривал на нее.

— Что вам от меня нужно? — спросил кассир.

— Хочу сообщить, что жена Винсента умерла вчера вечером. Через одного из механиков он попросил меня передать ему то, что причитается, и еще добавил, что не вернется на завод: собрался уехать в родные края.

— Ну надо же! Должно быть, прослышал о своем увольнении. Вот молодец: из самолюбия выдумал хороший предлог, чтобы не выглядеть вышвырнутым вон. Вы составили ему расчет?

— Да.

— Тогда дайте мне.

Жак вытащил из кармана листок бумаги и протянул кассиру; тот пробежал его глазами.

— Пятьдесят четыре часа по девяносто сантимов. Итого: сорок восемь шестьдесят… Идемте, Жак, я выдам вам эту сумму.

Пока они разговаривали, Жанна продолжала разливать керосин; затем она поставила бутылки на свободную полку вместе с пустым бидоном. Старший мастер прошел с кассиром, получил деньги Винсента, потом заглянул в мастерские, в последнюю очередь зашел в цех, где работали столяры и токари — они делали образцы деталей для отливки.

В этом цехе — довольно большом, расположенном рядом с флигелем господина Лабру, стояло пять верстаков и два токарных станка. Своего рода антресоли, почти такие же обширные, как сам цех, вмещали в себя выстроенные рядами пронумерованные образцы. Под ними громоздились доски и бруски из распиленного и оструганного дерева. К старшему мастеру подошел главный механик.

— Господин Гаро, — сказал он, — было бы неплохо освободиться от всех этих деревяшек, они только мешают.

— Завтра прикажу их убрать… — ответил Жак и пошел дальше.

Закончив обход, он зашел в свой в кабинет радом со слесарной мастерской и заперся. Там стояли письменный стол, шкафчик со множеством набитых бланками ящиков, а у окна — поближе к свету — верстак, токарный станок, тиски, миниатюрный кузнечный горн, инструменты. Жак сбросил куртку, надел рабочий фартук и, взяв лежавшие в уголке металлические стержни, принялся что-то выковывать. Он работал без передышки до самого обеда.

В обеденный перерыв он, как и все остальные, вышел, и вернулся одним из первых. Снова закрылся в своем кабинете и продолжил начатую работу. Погода стояла душная. Изнуряющая жара предвещала близкую грозу. По всему телу Жака крупными каплями скатывался пот; однако он не обращал внимания на жару — похоже, совсем и не страдал от нее, без передышки орудуя инструментами. В шесть вечера, закончив свою таинственную работу, он запер в ящик стола ее результат, снял фартук и надел куртку. Потом взглянул на часы.

— Еще целый час здесь торчать… — пробормотал он. — Времени более чем достаточно, чтобы написать Жанне…

Когда заводские часы пробили семь, он ударил в колокол, давая сигнал об окончании рабочего дня, и опустил в карман только что написанное письмо. Жанна, стоя в дверях привратницкой, смотрела, как один за другим уходят рабочие. В глубине комнаты Жорж затеял грандиозную возню: таскал за веревочку свою картонную лошадку, щелкал кнутом и скакал при этом так, словно сам был лошадью.

— Ну-ка, потише, Жорж! — крикнула Жанна.

— Мамочка, — ответил малыш, — моя лошадка безобразничает, сейчас я ей задам.

И, подкрепляя слова делом, Жорж стукнул лошадку, но не кнутом, а его рукояткой. Увы: удар оказался так силен, что в картонном животе образовалась дырка сантиметров в пять. Озадаченный мальчуган, взяв любимую игрушку в руки, удрученно посмотрел на зияющую рану. Боясь, что его за это отругают, он ничего не сказал, а притих и, собрав все куски газет с картинками, что приносила ему мама, скатал их в шарик и запихал в живот лошадке — пакли там оказалось совсем немного; дырка все равно была достаточно заметной, но, поскольку бумаги у него больше не было, малыш принялся играть.

Последний рабочий миновал проходную. Ушел господин Рику, следом за ним — рассыльный Давид. На заводе оставался лишь Жак Гаро. Жанна с тревогой и нетерпением ждала его появления.

Последние слова, сказанные им накануне, не выходили у нее из головы.

«Завтра, — сказал он, — наша судьба решится. Завтра наступит быстро, а иногда, между прочим, за каких-то несколько часов столько всего происходит!»

Через четверть часа появился Гаро, закрыл за собой двери мастерских, и, со списками рабочих на завтра в руках, через двор направился к привратницкой. Госпожа Фортье почувствовала, как по телу у нее пробежала дрожь. Жак приближался, но шел он очень медленно. Расстояние между ними постепенно сокращалось, и он, похоже, пребывал в такой же тревоге, как и Жанна, и был глубоко взволнован.