Великолепная Гилли Хопкинс - Кэтрин Патерсон

Она одолжила у Троттер немного денег на «школьные принадлежности» и купила пачку белой бумаги и цветные фломастеры. Прикрыв дверь в комнату, она принялась рисовать поздравительную открытку, стараясь сделать так, чтобы она как можно больше походила на «смешные» открытки, выставленные на вращающемся стенде в аптеке.

Сначала она попыталась нарисовать картинку и испортила шесть драгоценных листов бумаги. И тогда, проклиная свою бездарность, она стащила у Троттер журнал и вырезала оттуда фотографию высокой красивой негритянки в тунике «афро». Кожа у нее была немного темнее, чем у мисс Харрис, но в общем — похожа.

Над фотографией этой женщины Гилли аккуратно вывела печатными буквами несколько слов (хотя рисунки ее никуда не годились, но печатными буквами она писала вполне прилично): «Говорят, что черное — прекрасно!» Под картинкой она написала:

А по мне — вопросик это спорный,Кто придумал, что оно красиво,Тот, наверно, сам немножко…<Перевод Г. Кружкова>

А на другой стороне открытки крохотными буквами приписала: "Только те, кто лично заинтересован в этом, утверждают: «Черное — прекрасно». Здорово получилось! Это была самая смешная открытка из всех, какие ей попадались на глаза. Вот это Гилли, ну и талант! Будь ее комната побольше, она бы от радости каталась по полу. Но пришлось лежать на кровати, и, обхватив себя руками, она хохотала до слез. Обидно, что открытка должна быть анонимной. С каким удовольствием она подписалась бы под этим шедевром.

На следующее утро Гилли явилась в школу спозаранку. Она тайком прошмыгнула по вонючей лестнице в класс «Харрис-6» еще до того, как сторож включил освещение в коридоре. Она испугалась было, что дверь заперта, но дверь открылась без труда. Гилли сунула открытку в учебник математики, лежащий посредине безукоризненно чистого стола мисс Харрис. Хотелось верить, что никто, кроме мисс Харрис, не найдет эту открытку, а то все пойдет насмарку. Во время занятий, особенно на уроке математики, Гилли украдкой поглядывала на мисс Харрис. Ведь та вот-вот возьмет этот учебник. Увидит торчащие края открытки и полюбопытствует. Но мисс Харрис не притрагивалась к учебнику. Когда он оказывался нужен, она брала его у кого-нибудь из учеников. Будто чуяла, что в ее учебнике заложена мина.

На большой перемене ее сердце, весело бившееся в начале дня в радостном ожидании, сердито застучало где-то в животе. Она так разозлилась, что ничего не произошло, что на следующем уроке сделала ошибки в трех словах, которые знала назубок. Когда в три часа раздался последний звонок, она перевернула вверх ногами свой стул, с грохотом швырнула его на парту и устремилась к двери.

— Гилли…

Сердце екнуло. Она повернулась к мисс Харрис.

— Будь добра, задержись на минутку.

Пристально глядя друг на друга, они ждали, когда класс опустеет. Наконец, мисс Харрис поднялась из-за стола и закрыла дверь. Она сняла стул с одной из первых парт и поставила его возле себя.

— Присядь, пожалуйста.

Гилли села. Учебник лежал на прежнем месте. Из него торчали края открытки.

— Тебе, наверно, трудно поверить, Гилли, но мы с тобой очень похожи друг на друга… (Неожиданно для себя Гилли заинтересовалась.) Я не говорю об уме, хотя и это правда. И ты, и я — люди умные, и мы знаем об этом. Но нас сближает скорее не ум, а гнев. Мы самые злые люди из всех, кого я знаю.

Мисс Харрис говорила все это спокойным голосом, который отрезал слова тонкими ломтиками, разделяя их небольшими паузами, словно она хотела дать Гилли возможность возражать. Но Гилли сидела как завороженная, точно мальчишки в фильмах, когда к ним приближается кобра. Она не собиралась действовать необдуманно.

— Но свою злость, — продолжала мисс Харрис, — мы выражаем по-разному. Меня всю жизнь учили не поддаваться ей, и я так поступала и поступаю. Поэтому я завидую тебе. Твоя злость — вот она, на поверхности, ты можешь посмотреть ей прямо в глаза.

С таким же успехом мисс Харрис могла бы говорить с ней на языке суахили, — Гилли не понимала ни слова.

— Но я оставила тебя после уроков не для того, чтобы сказать о том, как ты умна или как я завидую тебе. Я хочу поблагодарить тебя за открытку.

В ее словах должен был прозвучать сарказм, но «Харрис-6» улыбалась как живой человек. Когда же кобра бросится на свою жертву?

— Во время перемены я принесла твою открытку в учительскую и целых двадцать минут ругалась на чем свет стоит. Много лет никто не доставлял мне такого удовольствия.

Она сошла с ума, как машина в фильме «2001 год»!

Гилли встала и попятилась к двери. Мисс Харрис улыбалась и не пыталась остановить ее. Дойдя до лестницы, Гилли бросилась бежать и всю дорогу, до самого дома, ругалась на чем свет стоит.

ПЫЛЬ И ОТЧАЯНИЕ

Бежать из Томпсон-Парка, бежать немедленно. Каждой клеточкой своей Гилли ощущала, что, если она останется здесь еще хоть ненадолго, к добру это не приведет. В этом ненормальном кирпичном доме, в этой кретинской школе, чего доброго, станешь такой же размазней, как Уильям Эрнест; если за годы своей короткой жизни Гилли и научилась чему-нибудь, так это убеждению, что человек должен быть жестоким. Иначе — ему крышка.

Но Галадриэль Хопкинс руки опускать не намерена. Надо торопиться. Неважно, что ее окружает — толстые руки или механические мозги. Допустим, человек не выносит жары или холода, а тут на него наваливается и то и другое. Это собьет с ног кого угодно, даже несгибаемую Галадриэль. Теперь она уже предпочла бы раздобыть деньги мистера Рэндолфа, не вмешивая в это ни Уильяма Эрнеста, ни Агнес Стоукс, но в спешке Гилли действовала глупо и неосмотрительно — она решила прибегнуть к помощи обоих.

Возможность подвернулась неожиданно, Троттер никогда не просила ее присматривать за Уильямом Эрнестом, но через два дня после этой истории с поздравительной открыткой Троттер объявила, что поедет с мистером Рэндолфом в магазин, за покупками. Не приглядит ли Гилли во время их отсутствия за Уильямом Эрнестом?

Лучше не придумаешь. Надо бы понять это, но Гилли не терпелось поскорее заполучить деньги и немедленно удрать отсюда; здравый смысл изменил ей. Дрожащими руками она перелистывала толстую телефонную книгу до тех пор, пока не нашла номера телефона Стоуксов, живущих в Томпсон-Парке на Эспен-авеню. (Еще одна ложь. Стоукс-старший давным-давно переселился в окрестности Вашингтона; он оставил Агнес на попечение семидесятипятилетней Гертруды Баргхаймер, ее бабушки по матери. Но имя безответственного отца все еще значилось в телефонной книге. Как будто он никогда не бросал свою дочь.)

Агнес явилась немедленно, вне себя от радости, что Гилли не только пригласила ее, но и попросила помочь в тайном, явно незаконном деле. Она охотно согласилась караулить возле дома мистера Рэндолфа, хотя Гилли и подозревала, что Агнес предпочла бы находиться внутри. Агнес должна была свистнуть — она говорила, что свистит так, что на всю округу слышно — в случае, если появится такси с Троттер и мистером Рэндолфом.

Намного труднее было оттащить от телевизора Уильяма Эрнеста и объяснить ему, что он должен делать.

— Не понимаю, — говорил он, когда Гилли повторяла чуть ли не в тридцатый раз, и тупо моргал глазами за стеклами своих очков.

Пришлось начинать все сначала. Гилли объясняла терпеливо, как могла:

— Мистер Рэндолф просит нас с тобой об одном одолжении: у него в гостиной что-то лежит на верхней полке, и он хочет, чтобы мы достали это. Я сказала, что сегодня днем мы оба не так заняты, и тогда он попросил: «Мисс Гилли, не могли бы вы вместе с Уильямом Эрнестом, который для меня все равно, что внук родной, оказать мне громадную услугу, пока я буду в магазине?» Ну я, конечно, сказала, что мы будем рады помочь. Тем более, что ты ему все равно, что внук. — Она замолчала.

— Какое одолжение?

— Достать для него что-то с полки.

— А! — И потом он спросил: — А что достать?

— Уильям Эрнест, у меня не так уж много времени. Ты будешь помогать или нет?

Вроде согласен. Спасибо и на этом. Все и так слишком затянулось. Последние указания Агнес она давала так, чтобы мальчик не слышал ни слова. Агнес надо будет заплатить, чтобы она держала свой поганый язык за зубами. Гилли взяла Уильяма Эрнеста за руку. С помощью ключа, который хранился у Троттер, они проникли в дом мистера Рэндолфа.

Здесь было темно и сыро даже днем, но, к счастью, мальчик привык к этому помещению и вошел внутрь без колебаний.

Гилли показала на верхнюю полку книжного шкафа.

— Он сказал, что то, что ему нужно, лежит вон за той большой красной книгой.

Уильям Эрнест посмотрел вверх.

— Видишь? Вон за той.

Он кивнул, потом покачал головой.

— Мне не достать.

— Конечно, не достать, дур… Но ведь и я не смогу достать. Поэтому мы должны сделать это вместе.

— А-а.

— Теперь слушай: я подтащу вон то большое синее кресло и встану на ручку. А ты залезешь на спинку кресла и встанешь мне на плечи…