Анахрон. Книга вторая - Елена Хаецкая

Чтобы ясно было, какая сила приводит телегу в движение, на краю листа виднелся хвост тягловой скотины. Вола, должно быть, судя по хвосту. Впрочем, Сигизмунд в сельском хозяйстве рубил слабо.

М-да.

…Интересно все-таки, зачем телеге пятое колесо? Притча какая-нибудь национальная?

От этой мысли Сигизмунд плавно перешел к раздумьям насчет неопознанной девкиной национальности, а затем — естественным ходом — к Вике. Вдруг и вправду накопает что-нибудь? Только дадут ли эти поиски хоть какой-то результат?

В разгар этой скорбно-бессмысленной суеты неожиданно и бесславно почила крыса Касильда. Утром выбралась из домика вялая, вид имела опухший, как с перепою. Прутья грызла без прежней ярости. Больше сидела в неподвижности, тускло щурилась.

Захваченный водоворотом дня, Сигизмунд нечасто подходил к клетке, хотя нет-нет да начинало свербеть в душе: а ведь болеет крыска-то. Витаминов ей каких-то насыпал.

К ночи крыска околела. Так и застыла в благообразной позе — с подвернутым хвостом и уткнувшейся в лапки остренькой мордочкой.

Превозмогая себя, Сигизмунд вытряхнул ее из клетки вместе с обрывками газет, катышками помета и засохшими хлебными крошками. Посмертное благообразие крыски нарушилось; теперь она лежала на боку, растопырив лапки. Сигизмунд смотрел на нее со странным покаянным чувством. Виноватым себя чувствовал. Размышления шли созвучные моменту — о бессмертии души. Вот не было у Касильды бессмертной души. Околело маленькое беленькое тельце — и все…

Затем, решительно прекратив давить из себя слезу, упихал крыску вместе с газетами в полиэтиленовый пакет и снес на помойку.

Вот и кончилась яростная крыска Касильда. Опустела клетка…

Вика явилась назавтра. Сигизмунд встретил ее во дворе — как раз вышел прогулять кобеля.

— А я из Публички иду, — сообщила Вика. — Ужасно есть хочется. После Публички всегда разбирает просто волчий голод.

— У меня есть макароны, — сказал Сигизмунд. — Могу угостить.

Он понимал, что без новостей Вика бы к нему не пришла. Не тот она человек, чтобы запросто захаживать. Что-то она уже накопала…

— Узнали что-нибудь?

— О языке? Да, «что-нибудь» узнала…

— Норвежский? — спросил он жадно.

Вика чуть усмехнулась.

— Норвежский я бы и так узнала. Для этого мне в Публичку ходить не надо…

— Вика помолчала, глядя, как кобель нарезает круги по двору. — Вы не могли бы мне рассказать, как вы с ней познакомились?

— С кем? С Лантхильдой?

Вика уставилась на него.

— Как, вы говорите, ее зовут?

— Лант-хиль-да.

— А по отчеству?

— Владимировна, — сказал Сигизмунд.

— Вы уверены, что именно «Владимировна»?

— Ну, может быть, не совсем…

— А точно не помните? Она так себя и называла — «Владимировна»?

— Нет, это я… Она русским не владела. А познакомились… — Сигизмунд показал на свой гараж. — Вон, видите гараж?

— Неужели за гаражами? Мы в пятом классе за гаражами целовались…

— Где, в Рейкьявике?

— В пятом классе, — сказала Вика. Сигизмунд вдруг обнаружил, что холодная аськина сестрица также не лишена ядовитенького юморка. Видать, семейное.

— Она залезла ко мне в гараж, — сказал Сигизмунд. — Замерзла, должно быть. Грелась.

— А у вас что, гараж не закрывается?

— Замок был сломан. Нет, это я его сломал. Ключ потерял…

— А, — неопределенно сказала Вика. И настойчиво переспросила: — Так как ее отца звали?

Сигизмунд поморщился, вспоминая.

— Патлатый такой… с бородой…

— Имя не помните?

Вот ведь настырная да последовательная.

— Валамир.

Она вскинулась, будто на змею наступила.

— Валамир?

— Ну, Владимир, Валамир, какая разница…

Сигизмунд бросил окурок и сказал:

— Пойдемте в дом. Я накормлю вас макаронами. У меня даже кетчуп есть.

— А масло есть?

— Есть.

— Тогда пойдемте.

Кобель, бдительно следивший за хозяином, метнулся к парадной, едва только Сигизмунд открыл дверь. Первым взбежал по лестнице.

Откушав макарон, академическая сестрица извлекла из сумки блокнотик. Вопреки аськиным подозрениям, никаких стишков там не было. Столбики иностранных слов и закорючки транскрипции.

Вика поглядела на свои записи, помолчала. Потом вдруг посмотрела Сигизмунду прямо в глаза.

— Сигизмунд, вы меня, конечно, простите за неделикатность… Вы уверены, что вас никто не разыгрывал?

— ЧТО?

— Дело в том, что… В общем, я проанализировала материалы, которые вы мне дали… Странная картина, конечно, получается… Der ethymologische Worterbuch der germanischen Sprachen…

— Простите?

— «Этимологический словарь германских языков», издание 1919 года, весьма подробный труд. И очень ценный.

— Ну и?

— Переданный вами лексический материал более всего коррелирует с готским языком.

Она выдержала эффектную паузу. Сигизмунд не знал, как ему реагировать на это заявление. Он видел только, что Вика явно ждет какой-то реакции.

Наконец Сигизмунд сказал:

— То есть, вы хотите сказать, что она разговаривала на готском языке?

— Да.

И снова выжидательная пауза.

— А что в этом такого странного?

— Видите ли, Сигизмунд… Дело в том, что готский язык… Это мертвый язык. На нем уже тысячу лет как никто не разговаривает. А может быть, и больше. Вроде шумерского или моего древнеисландского.

— А разве готы… Я думал, готический шрифт… — начал Сигизмунд и тут же умолк под гнетом собственной непросвещенности.

— Это был германский народ. В пятом-шестом веках он достиг своего наивысшего расцвета.

— А потом? — жадно спросил Сигизмунд.

— А потом вымер. Точнее, растворился.

— Может быть, где-нибудь остались… На хуторах… В тайге…

Сигизмунд выдвинул версию и сам почувствовал: детский лепет.

— Шестой век, — раздельно повторила Вика. — Готский язык дошел до нас всего одним текстом — переводом Библии. Далеко не все слова, которые вы мне дали, я обнаружила в словаре как готские. Но нашлось много древнеисландских, а также средневерхненемецких аналогов. Понимаете?

— Я одно понимаю, Вика, — сказал Сигизмунд. — Для того, чтобы меня разыграть, нужно по крайней мере знать о СУЩЕСТВОВАНИИ готского языка. А я сильно сомневаюсь, чтобы кто-нибудь из моих приятелей обладал столь обширными познаниями в сфере лингвистики. Кроме того, в гараже я обнаружил вовсе не своего приятеля, а незнакомого мне человека. И испугана она была по-настоящему. Она не прикидывалась.

— А она была испугана?

— Да. Поначалу я вообще принял ее за наркоманку.

— Почему?

— Вела себя неадекватно. И глаза белые.

— Что значит «белые»? Слепая, что ли?

— Очень светлые.

— А в чем была неадекватность?

— Ну, например, она не умела пользоваться туалетом… Такое нельзя разыграть.

— Пожалуй, — согласилась Вика. И без всякого перехода сказала: — Наиболее логичная версия, которая объясняет все, заключается в том, Сигизмунд, что ваша девушка страдала шизофренией.

Сигизмунд набычился, сразу ощутив острую неприязнь к этой рассудительной холодной девице. Она, несомненно, поняла это.

Вика встала из-за стола, прошлась по кухне. Уселась на подоконник — точь-в-точь как Лантхильда — и уставилась за окно, на темный двор. Не оборачиваясь, заговорила:

— Когда углубляешься в предмет… и наступает переутомление… В свое время, когда я начала заниматься древнеисландским, я часто представляла себя человеком «оттуда». Из той эпохи. Как будто древнеисландский — мой родной язык. Это очень помогало. Вы не представляете даже, насколько это помогало. Я могла угадывать слова, достраивать их… Правда, я сумела вовремя остановиться. Опасная игра.

Сигизмунд жадно слушал.

— Представьте себе теперь, что ваша Лантхильда специализировалась на готском. И не сумела остановиться. В Рейкьявике я читала в одном журнале по психологии — там эта проблема серьезно обсуждалась… Определенный психотип… С другой стороны, на древнеисландском сохранилась очень богатая литература. Много текстов. И все равно оставалось ощущение зияющих лакун, пробелов. А готский… Только Библия. Не вся, отрывки. И комментарий на четыре странички. Не словарь, а сплошной сквозняк. Дыры, дыры… Понимаете?

— Неужели это настолько важно, — медленно спросил Сигизмунд, — что из-за какого-то словаря человек может сойти с ума?

— Академические штудии — это похуже азартной игры. Похуже рулетки. Люди теряют рассудок и из-за меньшего… Скажите, Лантхильда была последовательна в своих действиях?

— Весьма, — сказал Сигизмунд. — Хотя зачастую мне ее логика казалась дикой.

— Вот видите. А вы не помните, как она была одета?