Въ лѣто семь тысячъ сто четырнадцатое… - Александр Владимирович Воронков
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
Что хорошо в должности Великого Государя — так это безоговорочное подчинение всех лояльных подданных. В разумных, разумеется, пределах. Уж сколько с той же Опричниной накуролесил Иван Грозный! Даже от престола отрекался как-то, посадив вместо себя в Кремль какого-то татарина, как там его звали? И всё равно люди вспоминают его как сурового, а порой — и беспощадного, но в целом — СПРАВЕДЛИВОГО отца народа. И царская власть подобна отцовской в большой патриархальной семье: глава велел — изволь исполнять!
Так и тут: никто из караульщиков не стал оспаривать мой приказ затворить башню и никого не пропускать до того момента, пока я лично не отменю распоряжение. Самого молодого и шустрого я погнал с эстафетой по остальным стрелецким постам, чтобы те также позапирались и были готовы встретить мятежников огнём. Для убедительности пришлось вручить гонцу один из трёх царских перстней: тот, что с рыжим опалом. Что поделать: караулка в башне — ни разу не канцелярия и писчих принадлежностей тут не нашлось. Ещё трое бойцов присоединились к нашему отряду. У одного из оставшихся я позаимствовал разношенные рыжие сапоги взамен прежних тесных, скинутых при бегстве из царского дворца, которые так и тащил подмышкой через половину Кремля. Ничего, ему внутри башни далеко ходить не нужно, а стоимость обувки я ему позже с избытком компенсирую, коль жив останусь. Воспользовавшись кирпичной галереей, мы покинули Тайницкую башню через выходящие к Москве-реке ворота. Разумеется, известной мне в прошлой — или правильнее говорить, «будущей»? — жизни по фотографиям и телевизионным съёмкам широкой асфальтированной набережной ещё не было и быть не могло. Весь спуск от кремлёвской стены был застроен какими-то бревенчатыми, а местами — и лубяными халабудами. От берега далеко в воду тянутся мостки, где бабы-портомойки стирают бельё. На поблёскивающих в лучах утреннего солнца волнах покачиваются лодки рыбаков, ближе к тому берегу довольно ходко идёт вниз по течению небольшой кораблик с наполненным ветром прямоугольным парусом.
Но это всё не то: мост! Где мост, я вас спрашиваю? Стрелецкая слобода, как выяснилось, сейчас находится в Замоскворечье. Ну и как, спрашивается, нам туда добраться? До переправы довольно далеко и если двигаться вдоль реки, в дефиле между крепостной стеной и берегом, велика вероятность напороться на мятежников или попасть под обстрел со стороны Кремля. Да, караул Тайницкой башни оказался не замешан в заговор, но кто даст стопроцентную гарантию, что никто из прочих стрельцов не участвует в перевороте? Или что сторонники Шуйских не сумели захватить часть укреплений и не устанавливают там прямо сейчас свои пищали, а то и артиллерию? Есть такой «закон подлости», и проверять его на собственной шкуре лишний раз не стоит: раз повезло, другой раз, третий — но рано или поздно везение может закончиться и произойдёт это, по тому самому «закону», в самый неподходящий момент.
Так что особого желания лишний раз подставляться ни у кого, думается, нет.
— Сотник!
— Слушаю, Великий Государь?
— Пошли кого-нибудь найти лодки. Будем переправляться на тот берег.
— Почто, Великий Государь, искать? Недалече самолёт стоит.
Всё, приехали… Это точно бредовые галлюцинации. «Стрельцы, пользуйтесь самолётами „Аэрофлота!“». А то и похлеще, что-то вроде «Доблестные сталинские, в смысле — царские — соколы в неравном воздушном бою уничтожили авиационную армаду Крымского ханства. Парашютировавшийся Салим-Муслим-гази-паша был захвачен в плен автоброневым боярским полком „Пересвет Селянинович“ на танках „Змей Горыныч-34“…».
А мне-то уже показалось, что всё вокруг происходит на самом деле… Привык даже немного.
— Ладно. Где там этот самолёт? Пойдём, полетаем…
Идти пришлось недолго: обогнув несколько халабуд и пройдя вдоль довольно длинного забора, наш отряд спустился к самому урезу воды. От подножия башни этот участок берега был не виден, поскольку взору мешали постройки. А заранее подняться и обозреть окрестности из бойниц мне почему-то в голову не пришло. А зря: почти сорок метров высоты строения, да прибавить высоту склона — это же НП «мечта корректировщика»!
И тут я расхохотался так, что мои спутники даже остановились в удивлении. Моя младшая невестка, помнится, называла такой смех «реакцией на стресс». Над кем же посмеяться, если не над собой!!! Сморчок старый, в панику впадать наловчился? Видать, не хочется помирать на девяносто шестом году-то?! Ишь ты, понапридумывал себе: «бред, царские соколы и танки „Змей Горынычи“». А дудки!
Вот он, самолёт образа тысяча шестьсот какого-то года: приткнулся у бережка преспокойненько. Двое босых мужиков отнюдь не богатырского сложения в закатанных штанах, сидя на краю жердевого настила, увлечённо играют в кости, поочерёдно пристукивая глиняным стаканчиком по подложенному куску кожи. Вода тихо плещется по толстым деревянным плахам полупритопленных бортов и пропитывает давно потемневший провисающий канат.
— Эй, на пароме! Чего сидим, кого ждём? Нас? Так уже дождались!
Дядьки неторопливо поднялись, скидывая колпаки, дежурно поклонились:
— Здрав будь, боярин! Угодно в Заречье слётать? Так мы мигом! Со всем нашим старанием по твоей воле!
— Как стоите, смерды! — Похоже, Зернину не понравилось слишком вольное, на его взгляд, поведение перевозчиков. — Великий Государь перед вами! Ишь, распустились!
— Госуда-арь?! — Бухнулись мужики на колени, закланялись, касаясь земли. — Смилуйся, прости, Великий Государь! Не признали! Как же так вот — явился неведомо, без бояр, без рынд, без поезда[15]?! Мы людишки мизинные, зрим тебя впервой!
Ну, прямо как стрельцы давеча. Что за порядки такие: на карачках ползать? Надо будет с этим делом как-то радикально разобраться. Но — позже. Не до того: того и гляди злые дядьки поймать могут, а потом сожгут моё новое тело и из пушки стрельнут.
— Подымайтесь-подымайтесь! Довольно
