Кровавые следы. Боевой дневник пехотинца во Вьетнаме. - Кристофер Роннау

Он выглядел таким радостным насчёт всего этого, что я уже начал подозревать у него какое-то необнаруженное ранение в голову, но потом решил, что у него просто такой характер. Когда я ушёл, уже смеркалось.

Как обычно, на следующий день мы поднялись в 05.30. Пружинная койка оказалась приемлемо удобной и, к моей радости, опасения проснуться с проткнутым лёгким или другим ранением оказались напрасны. Рота «С» пребывала в боевой готовности. Операция «Седар-Фоллс» разворачивалась в «Железном треугольнике», так что необходимо было держать какие-то силы на заднем плане в резерве. Если бы какое-нибудь наше подразделение вляпалось в горячее дерьмо, как мы это называли, мы стали бы их аварийной командой. 11-й разведывательный полк и 173-я парашютно-десантная бригада находились под оперативным управлением Большой Красной Единицы[22], так что мы должны были быть готовы помочь им при необходимости. Большинство парней весь день слонялись без дела, ожидая срочного вызова на помощь. Нескольким отделениям полагалось нести караульную службу на периметре. Одно особо везучее отделение, моё, в то утро отправлялось в патруль за пределы лагеря. Это была обычная практика, чтобы ВК не установили чего-нибудь поблизости от базы.

Я был готов идти. Должно было быть интересно увидеть джунгли вблизи, к тому же настоящее патрулирование за плечами помогло бы мне влиться в команду и почувствовать себя своим среди парней. Мне стало бы легче осознать, что я действительно один из них. В добавление к моему обычному снаряжению, я нёс две 100-патронных пулемётных ленты, по одной на каждом плече, так что на груди получилась латунная буква Х. С ними я чувствовал себя крутым, настоящим солдатом, и мне хотелось бы, чтобы мои родители или Боб Ривз могли увидеть меня. Вслух я этого не говорил, конечно, но старался держаться прямо и вести себя беззаботно, чтобы все видели, что ничего нового для меня тут нет.

По дороге на патрулирование мы остановились возле столовой, также построенной из старых деревянных снарядных ящиков. Паренёк по имени Дэн Хьюиш сказал мне оставить винтовку снаружи в длинной деревянной стойке с прорезями примерно на сотню винтовок. Большая часть прорезей были пусты, потому что 3-е отделение на тот момент было единственным вооружённым подразделением. Остальные, кого не запрягли в патруль, могли позволить себе роскошь не тащить оружие в столовку, или, при желании, вообще не ходить на завтрак.

Снаружи было темно и холодно. Заря только поднималась, создавая слой влаги, который должен был исчезнуть с первым лучами солнца. Внутри стоял пар. Голые лампочки, свисающие с потолка, вносили вклад в жару и неуютность помещения столовой. Хьюиш сказал мне, хоть я его и не спрашивал, где взять поднос и как встать в очередь. Хьюиш происходил из Юты, но мормоном не был. А если и был, то наверняка оказался бы одним из так называемых джек-мормонов, тех, которые соблюдают в лучшем случае половину правил. Чаще всего он был в хорошем настроении, казался говорливее остальных, не стеснялся привлекать к себе внимание, любил создавать шум, и, похоже, считал, что новичков вроде меня надо давать словесные указания. Он был прав.

Хьюиш, по крайней мере, с пониманием отнёсся к ситуации и не пытался заставить меня ощущать себя непрошеным гостем, вроде прокажённого или «тифозной Мэри»[23]. Некоторые парни относились к новичкам с крайним презрением. На новичков смотрели свысока, потому что они совершали глупости и их убивало. Их опасались, потому что окружающих иногда тоже убивало заодно. Их склонность учинять кровавую резню самим себе проистекала от незнания и неопытности. В школе джунглей нам говорили, что более половины потерь составляют парни, пробывшие во Вьетнаме менее трёх месяцев. В ближайшие недели меня одаривали всё новыми и новыми историями о неумышленных самоубийствах новичков, одно глупее другого. Истории эти, как полагаю, должны были стать мне назиданием.

Больше всего из недавних новичковых историй мне запомнилась та, что случилась с новым штаб-сержантом в роте «С», злосчастным сержантом Морганом, который провёл во Вьетнаме всего десять дней. Его сделали командиром отделения в 1-м взводе. Когда он, благодаря своему званию, но никоим образом не опыту, вёл патруль за реку, они заметили мину-ловушку из двух гранат, висящих на дереве на разной высоте. Сомнительные и опасные ловушки обычно не разбирали, а подрывали на месте. Эту они рассчитывали уничтожить, взорвав «клаймор» напротив неё. За несколько секунд до взрыва «клаймора» стоящему в полный рост сержанту несколько раз кричали и предупреждали, чтобы он залёг и прижался к земле, за что-нибудь спрятавшись. Его предупреждали, что даже если «клаймор» направлен в другую сторону, осколки всё равно могут отлететь назад к нему.

Проигнорировав советы, Морган взорвал «клаймор», стоя в полный рост. Кусок пластикового корпуса отлетел назад и угодил ему в горло. Осколок рассёк сержанту сонную артерию или ещё какой-то важный сосуд, так что несчастный сержант истёк кровью, прежде, чем его успели перенести обратно через реку. У него остались жена и дети. Печальная история.

В столовой за прилавком ротный повар, специалист 4-го класса Джонс, усердно трудился и яростно потел. Маленькие ручейки влаги ползли по его лицу, на мгновение вспыхивали в свете ламп и срывались с подбородка. Несколько неукротимых капель упали на гриль и выкипели там до смерти. Некоторые приземлялись в опасной близости от груд омлета и жареной картошки.

Джон, наиболее выдающийся из ротных поваров, был своеобразным типом. Он потел всегда, даже когда было прохладно. Кое-кто говорил, что он потеет даже под душем. Его белая футболка выглядела, как ходячее меню. Можно было посмотреть на внешний слой пятен и понять, что он готовил последний раз. Он очень переживал и волновался насчёт своего вклада в боевые успехи, и лез из кожи вон, чтобы как следует накормить роту. Иногда он готовил, пристегнув к поясу пистолет 45-го калибра, просто на всякий случай. Я не могу себе представить, чтобы ВК штурмовали столовку, но если вдруг, то он был готов. Никому не разрешалось шалить с его конфорками. Я всё опасался, что он встанет слишком близко к газовой плите, пистолет нагреется и в конце концов отстрелит ему ногу.

Все любили Джонса и ценили его усилия. Соответственно, несмотря на тот факт, что мы в армии и ругаться — наше право, закреплённое Конституцией США, мы особо не ворчали насчёт еды в пределах слышимости Джонса. Кроме того, чувство благоразумия подсказывало, что когда вы едите казённую еду, будь то в школе, тюрьме или в армии, не надо злить повара. А если вы это сделаете, то будете получать кормёжку ещё более говняную, чем та, что дают нашим военнопленным в Ханой-Хилтоне[24].