Тенебрариум - Raptor

Он сбросил с себя шлем, и зажмурился, стараясь выкинуть из головы все эти кошмарные ощущения. Больше всего в жизни он теперь хотел поскорее покинуть это место. Бежать от него подальше, без оглядки. Хоть на противоположную сторону земного шара. Он проклинал себя за злополучную ностальгию, натолкнувшую на столь безрассудный поступок. Его душа дрожала, как одуванчик на ледяном ветру, с которого, подобно пушинкам, облетали остатки смелости и самообладания. Он спинным мозгом ощущал, что вот-вот столкнётся с тем, что гораздо страшнее самой смерти. Он всё острее хотел поторопить своих спутников, заныть, как капризный ребёнок, прекрасно зная, что они никуда не уедут без своего дрона. Но вместо голоса, к горлу подкатывал скользкий комок, запирающий связки. А они, как назло, всё не торопились, ожидая, когда оператор выведет машину из трижды проклятой школы. Ещё немного, и он бы бросился целовать ботинки этого бессердечного полковника, моля, как святого, чтобы он увёз его из этого жуткого места.

Но вот, наконец-то, долгожданный дрон замелькал в дверном проёме чёрного хода. Почти не притормаживая, машина сузила свою колею, и буквально перепрыгнула через порог между дверями — настолько ловко оператор ею управлял. Аппарель броневика уже была спущена. Заехав по ней в грузовой отсек, автодрон-2 тут же выключился. Водитель, который всё это время не глушил двигатель, тут же запер задние створки, и нажал на педаль газа.

— Двадцать один метр!

— Валим! Валим отсюда!

Грузный транспортёр сдал немного назад, развернулся, хрустнув попавшим под колесо флагштоком, и начал движение в сторону арочного проёма. Любопытство вновь превысило страх, и учитель припал к запотевшим окулярам своего шлема. Практически сразу он заметил странное марево, надвигавшееся на них со стороны сопредельных дворов. Воздух там как будто лишился прозрачности, сделав очертания соседних двухэтажек подрагивающими и расплывчатыми. Это мутное покрывало затягивало заборы, деревья, гаражи, медленно, но уверенно приближаясь к пришкольному участку. И с его приближением, в ушах нарастал монотонный ракушечный шум.

— Восемнадцать!

Бронемашина въехала в арку, и тут же встала как вкопанная. Ворота впереди были закрыты.

— Что это?! Какого чёрта?! — воскликнул водитель.

— Девять!

— Вперёд! — сорвался на крик полковник.

Двигатель взревел, и восьмитонный броневик рванулся напролом. Чудовищный лобовой удар сотряс чугунные ворота с такой дикой беспощадностью, что от стен здания, возле петель, отвалились тяжёлые куски гипсолита. Погнутые створки расхлебянились на всю ширину, не в силах удержать рвущееся наружу стальное чудище. Броневик вылетел на проезжую часть, гулко крякнув подвеской на бордюре, и покатил прочь, так быстро, как только мог.

— Пятнадцать метров! Двадцать восемь… Удаляется…

Ошеломлённый учитель, развернув шлемокамеру, наблюдал, как гигантский чехол зловещего марева, заволакивающий улицу позади, безнадёжно отстаёт, не в силах их догнать. Они только что спаслись от чего-то безразмерно-жуткого, и смертельно-опасного. Учитель не знал, откуда они только что вырвались. Но чувствовал эту злую энергию каждой клеточкой своего съёжившегося от ужаса существа. Напряжение постепенно отступало. Всё закончилось.

— Сто метров… Амплитуда угасающая. Энтропия стабилизируется. Сингулярные отклонения — штатные.

— Ушли… Всё позади… Ушли… — сняв шлем, полковник вытер пот со лба, и, не открывая глаз, протёр свои очки тем же платочком. — Всё, идём на базу!

ЧАСТЬ-2. МУКИ ТВОРЧЕСТВА

Постылая суета сует. Зацикленная череда однообразий. Замкнутый круг, из которого невозможно вырваться. Жизнь… Хех. Слово-то какое.

Кто бы мог подумать, что счастье — это тот коротенький промежуток времени между пробуждением и подъёмом. Причём, это должен быть именно рабочий день. Чтобы минуты бессердечно отстёгивали последние крупицы этого счастья, дающего возможность сладко понежиться в уютном тёплом мирке постели, и посмаковать обрывочные воспоминания недавних грёз. Именно тогда счастье становится ценным. Когда оно утекает.

Цена счастья рождается в борьбе. С неподъёмными веками, с незримым внутренним метрономом, тикающим в твоей душе, со страхом опоздать на работу. Именно поэтому оно всегда омрачается самоистязанием, при котором разум гложет и гложет расторможенное, залипающее сознание — «Вставай, вставай!» И так начинается каждый будний день.

Прыжок из нежных объятий одеяла, в холодное пространство нового дня, и далее по шаблону. По наезженной колее. Утренний моцион, автоматическая прогулка по серой улице, наперегонки с такими же «андроидами», спешащими на работу, потом переминание с ноги на ногу возле заплёванной остановки. Пропускаю автобус, забитый под завязку, но умудрившийся впихнуть в себя ещё с пяток страждущих, неистово вгрызающихся в его живое, шевелящееся и ворчащее нутро. С мучительным скрежетом двери прожёвывают висящих на подножках обывателей. Сарай на колёсах отчаливает от остановки, яростно гудя заартачившемуся на светофоре грузовику.

Новый автобус. Опять битком. И его пропускаю, с досадой и внутренним злорадством созерцая страдания граждан, пытающихся просочиться через сплошную стену пассажиров. Смешное зрелище. Но, это было бы смешно, если бы меня самого время не поджимало.

Вот и третий автобус. Народу в нём много, но не так, как в двух предыдущих. Быстро проскакиваю вперёд, загодя просчитав момент, когда дверь остановится напротив меня, и как только она открылась — иду на штурм.

В автобусе тепло, слегка душновато. Пахнет перегаром, табаком, чесноком, и приторными духами. Одна рука машинально цепляет липкий поручень, другая — лезет в карман за деньгами. Народ сонно толкается. У водителя громко играет радио. Со стороны задней площадки доносится пронзительный женский голос, говорящий по телефону:

«— Я тебе сказала, не надо! Я уже еду. Я уже еду! В автобусе. В автобусе еду. Не надо, сказала. Я приеду, сама всё сделаю. В автобусе я. Еду. В автобусе. Не надо».

Всё как всегда. Ничего нового. Послушав радио пять минут, начинаю сожалеть, что не захватил наушники. Кураж радиоведущего сегодня особенно «искромётен».

«— А до нас дозвонилась Маша! Два рубля и наша, хы-хы-хы… Будешь нашей за два рубля, а, Маша?

— Не буду.

— Ой, какая принципиальная Маша у нас! Ну что же, принципиальная Маша, давай играть в игру „Один раз не Гондурас“! Тебе нужно один раз угадать ответ на самый интимный вопрос, который я задам. То есть, вопрос мой, ответ — тоже мой, но угадать его должна ты, поняла?

— Кхм-кхм…

— Маша. Ты поняла?