Три эссе. Об усталости. О джукбоксе. Об удачном дне - Хандке Петер

Сория, при свете дня это было особенно заметно, лежала между двумя холмами, лесистым и голым, в долине, спускавшейся к Дуэро; река текла мимо редких домов на краю города; на другом берегу — длинная полоса скалистой местности. Туда вел каменный мост, с которого начиналась дорога на Сарагосу. Путешественник сосчитал арки моста. Подул легкий ветер, неслись облака. Между голыми тополями пес с радостным возбуждением гонялся за разметавшейся листвой. Тростник лежал в темной воде, торчала лишь пара макушек. Иностранец — чужак? — принятый местностью, взял направление, противоположное знаменитому променаду поэта Антонио Мачадо, и пошел вверх по реке тропинкой, пересеченной корнями сосен. Тишина; дуновение ветра у висков (он на минуту представил, как некая фирма создает для этих частей лица специальную эссенцию, чтобы кожа была чувствительна к малейшему движению воздуха: воплощенное — как бы это назвать? — сейчас).

Покинув безлюдный простор, он зашел выпить кофе в прибрежный бар «Rio», с юношей-цыганом за стойкой. Пара пенсионеров, jubilados, с оживленным интересом смотрели утренние передачи по телевизору. От непрекращающегося скоростного движения за окном стаканы и чашки дрожали в руках посетителей. В углу примостилась едва доходящая до колен цилиндрическая подновленная печка, с вертикальными бороздками, орнаментом, напоминающим морского гребешка; из отверстия внизу шел жар от пламени. От кафельного пола поднимался запах насыпанных с утра свежих опилок.

Выйдя на улицу и поднимаясь на холм, он прошел мимо бузины с толстым стволом, короткие светлые ветви образовали мириады переплетавшихся и наползавших друг на друга арок. Дело не в суеверии: даже без таких образов и знаков он остался бы в Сории и, как и планировал, принялся бы за эссе. Между тем он хотел вместить как можно больше рассветов и вечеров в этом маленьком, легко обозримом городе. «Нет, не уеду, пока не закончу!» В Сории он мог бы наблюдать, как парят в воздухе последние листья платана. К тому же, сейчас в здешнем ландшафте воцарился тот темно-прозрачный, как бы струящийся из земли свет, который с давних пор всегда придавал ему сил уйти в тень и писать, писать, писать — без предмета или о чем-нибудь вроде джукбокса. Он отправлялся бы на простор, гулять, не обязательно за город, ведь простор здесь все равно был повсюду — в какой метрополии возможно такое? — каждый день, перед тем как сесть за текст, чтобы обрести все больше необходимую с возрастом тишину, настроившись на которую, словно в определенной музыкальной тональности, будут складываться предложения; но после он отдался бы шуму, настигающему и в более спокойных уголках, отдался бы городу; нельзя было упустить своеобразия ни торгового пассажа, ни кладбища, ни бара, ни спортивной площадки.

Однако выяснилось, что в эти дни совпало сразу несколько праздников — время отпусков, и свободные номера будут только в начале следующей недели. Это его тоже устраивало, он мог в свойственной ему манере еще немного отсрочить работу, а кроме того, перебравшись на время в другой город, составить при отъезде и возвращении представление о местоположении уединившейся на плоскогорье Сории не только относительно Бургоса, лежащего западнее, но и других направлений, что показалось ему полезным для предстоящего дела. У него было два дня, и он решил провести один на севере, другой на юге, оба — за пределами Кастилии, сначала в Логроньо, в винодельческом регионе Ла-Риоха, а потом в Сарагосе, в регионе Арагон: к этому располагали главным образом маршруты автобусов. Но для начала он посидел в типичной закусочной с задней комнатой, в таких он всегда чувствовал себя защищенным, там можно было просто побыть в одиночестве и, благодаря тонким деревянным перегородкам и часто открывающимся раздвижным дверям, наблюдать, что происходит в баре, где под телевизор и звуки игровых автоматов почти всегда кипела жизнь.

В автобусе, ехавшем после полудня в Логроньо, кроме него была только монахиня. Лил дождь, и на перевале между двумя провинциями автобус, казалось, продвигался сквозь саму дождевую тучу: не было видно ничего, кроме серой клубящейся массы. По радио зазвучала «Satisfaction» Rolling Stones, которая как нельзя лучше подходила к «реву джукбокса» и была среди тех немногих, что десятилетиями не менялись в джукбоксах по всему миру; «золотой стандарт», подумал пассажир — пассажирка в черном монашеском одеянии под заполнивший пространство и как будто призывающий обратить на него внимание звук гитары Билла Уаймана[21] болтала с водителем о несчастье, случившемся на стройке час назад: двое погибли под арматурой и свежим бетоном, это произошло по соседству, как раз когда путешественник ел в закусочной. Заиграла «Ne me quitte pas» Жака Бреля, мольба к возлюбленной не покидать его, опять же одна из немногих песен, что составили во франкоязычных странах, по крайней мере согласно его собственным изысканиям, классику джукбокса, список которой размещался на шкале, как правило, в крайней правой, неприкасаемой колонке (в австрийских музыкальных автоматах это место занимала так называемая народная музыка, а в итальянских — оперные арии или хоры, прежде всего ария «Милая Аида» и хор рабов из «Набукко»). Странно, размышлял путешественник, что псалом бельгийского певца, идущий из глубины, чисто вокальное произведение, откровенное, личное («тебе скажу, тебе одной!») — казалось, вообще ни один из автоматов, официально установленных и оплачиваемых монетами, его не крутил — звучит в пустом автобусе над перевалом, на высоте две тысячи метров над уровнем моря, по пути через обложенную серыми облаками ничейную-землю-дождя-и-тумана.

Тротуарная плитка в Логроньо была украшена виноградными гроздьями и листьями, у города был свой официальный хроникер, в распоряжении которого в ежедневной газете «La Rioja» имелась целая страница. Вместо Дуэро здесь протекала Эбро, вместо того чтобы огибать город, проходила через него, и на другом берегу, как обычно, разместились новостройки. Реку обрамляли высокие сугробы, при ближайшем рассмотрении оказавшиеся промышленной пеной, которая покачивалась на волнах, и на обоих берегах о фасады высоких домов бились в сумерках под струями дождя полотнища простыней. Хотя подобное он видел и в Сории и хотя Логроньо, лежавший ниже, в долине виноградников, с куда более мягким воздухом, казался в праздничном освещении просторным элегантным городом с бульварами и аркадами, он почувствовал, представив, как поселится на зиму там, наверху, на Месете, где провел всего ночь и полдня, что-то вроде тоски по родине.

Лежавшая еще ниже, на юго-востоке, в широкой долине Эбро, Сарагоса, чьи тротуары были украшены змеевидным, словно вздувающимся узором, который, решил он, изображал речной меандр, показалась ему, без преувеличения, после первых, уже знакомых ему блужданий в поисках центра королевским, соответствующим названию местного футбольного клуба[22] городом. Здесь он читал бы ежедневные иностранные газеты, смотрел, что возможно только в городе мирового значения, самые свежие фильмы, некоторые, пожалуй, и на языке оригинала, и в конце недели мог бы присутствовать на матчах королевского клуба, играющего против другого такого же, из Мадрида — у него в чемодане был небольшой бинокль, — и мяч вел бы сам Эмилио Бутрагеньо (в безупречно чистой, даже на хлюпающем от дождя поле, экипировке), который однажды на вопрос репортера, является ли футбол искусством, ответил: «Моментами — да». И ему легко было поверить. В городском театре ставили бы Беккета, билеты на которого расходились бы, как на кино, и в музее изобразительных искусств, разглядывая картины Гойи, чьи годы учения прошли в Сарагосе, он почувствовал бы ту же готовность всех чувств к действию, что и в тишине, окружавшей Сорию, равно как и живительную свежесть, которой заражал этот живописец. Так что рассмотрению подлежала еще лишь одна местность, где по каменистому склону взбирались вместе с новостройками отары овец и порхали, несмотря на высоту, дрожа на ветру, воробьи, — он скучал бы по ней. (Однажды, смотря по телевизору репортаж из Токио или Йоханнесбурга, кто-то заметил, что всегда можно рассчитывать на воробьев: на переднем плане — группа политических деятелей или дымящиеся обломки, а фоном — чириканье воробьев.)