Сухая беда - Николай Телешов

"А мне что ж! - рассуждал Максимка, и погубить себя казалось ему в сущности так просто и так не важно, что обменять свою жизнь на долгую и мучительную гибель врага было только победой. - Ведь с проклятым куштаном ничего иначе не сделаешь: он все будет смеяться да пировать, а тут..."

И Максимка опять засмеялся.

А тут... он не пропустит ему ни одной ночи, чтобы не явиться ужасным призраком, он будет его попрекать своей смертью, душить страшными сновидениями, становиться везде поперек дороги, путать мысли, отравлять веселье...

О, тогда уже больше не запоет куштан!.. Выплачет он свои глаза, изорвет свои волосы, иссохнет, завянет и умрет хуже всякой собаки, с проклятием и злобой на самого себя!..

Максимка весь дрожал. Короткий внезапный смех внезапно же сменялся скрежетом зубов, или звуком крепкого удара по койке, или трепетным шумным вздохом. И злоба, и радость победы, и накопившееся за много лет горе, и ненависть - все слышалось, все изливалось в этих звуках. Максимке было даже весело и нисколько не было страшно. Его радовало и то, что ночь стояла лунная: свечку с собой не для чего было нести, а в мягких валенках он сумеет пробраться так осторожно, что никто не расслышит.

От нетерпения и близкого торжества у него захватывало дух. Да, теперь уже он (он, а не Курганов) будет хозяином, и это будет скоро, очень скоро... будет сейчас!..

Максимка встал. Выйдя во двор, он уже не слыхал, как хрустел под его ногами снег, не замечал ни луны, ни звезд на небе, ни лохматого Кунака, с визгом и радостью бросившегося к нему от ворот. Одна только мысль наполняла его всего. С этой мыслью он перешел весь двор, отворил сарай и нащупал впотьмах веревку. Он схватил ее дрожащими руками и наскоро засунул за пазуху, чтобы согреть. Потом, не торопясь, направился к дому "и решительным движением руки отворил и захлопнул за собою дверь, которая в ожидании Курганова была не заперта.

Крадучись, он вскоре приблизился к лестнице и отсюда уже, не помня себя от нетерпения, быстро зашагал вверх, оставляя мокрые следы валенок на порожках.

В коридоре было темно, Максимка нагнулся, почти присел, чтобы без шума нащупать скобку, и, нащупав, быстро распахнул дверь, вошел и так же быстро и без шума затворил ее за собою.

Луна здесь глядела прямо в окошко, и по полу распластались светлые широкие пятна, вперемежку с тенями. Убедившись, что вокруг тихо и никто не идет, Максимка начал осматриваться. Прежде всего он увидел письменный стол у окна. Это было не то. Потом увидел постель. И это было не то. В углу белела печка: между печкой и постелью еще что-то белело... Максимка пристальней вгляделся и понял:

это висела крахмальная сорочка, зацепленная за гвоздь воротом Стараясь не скрипеть и не шуметь, он осторожными шагами подошел к сорочке, задумался на секунду и быстро сдернул ее со стены.

В стене торчал большой черный гвоздь, который Максимка сам вбивал в прошлом году для зеркала. Не спуская теперь с него глаз, он начал шарить за пазухой и вытащил сырую оттаявшую веревку. Вынув, он посмотрел на нее.

Потом опять поглядел на гвоздь и опять на веревку... Потом намотал веревку на гвоздь и завязал узлом. Попробовал потянуть - было крепко. Потом из веревки сделал с другого конца петлю и снова попробовал руками. Было тоже прочно. Потом он задумался.

Думал Максимка недолго. Он повернулся лицом к окну и молча погрозил кому-то кулаком, а через минуту висел уже в петле...

Огненным дождем сыпались искры перед его глазами, вспыхнула радуга, какие-то теплые волны, будто из густого масла, подняли его и понесли все выше и выше, быстрее и быстрее... Вот и Феня... красная... огненная... Она целует Максимку... ласкается к нему... на ней нет ни платья, ни сорочки... А вокруг огонь и зарево, и музыка гремит со всех сторон, а маслянистые теплые волны все быстрее и все выше несут... и уносят во мрак...

Степанида Егоровна проснулась. Кто-то громко и беспрестанно звонил у ворот, видимо сердился.

"Неужто опять полиция? - испугалась она. - Да чего же не отпирает дурак Максимка?.."

Но звонок не смолкал.

Тогда Степанида Егоровна встала, наскоро оделась и сама побежала к воротам, тревожась и не понимая, отчего нет ни Максимки, ни Емельянихи.

Заслышав издали скрип шагов, Курганов закричал изза калитки:

- Что ж ты, черт, оглох, что ли!

Но калитка отворилась, и Афанасий Львович изумился.

- Это вы? - проговорил он. - А где же Максимка?

Я чуть не полчаса звоню.

Он вошел, сам запер калитку и, следуя за молчавшей хозяйкой, проговорил:

- Степанида Егоровна!.. Как я виноват перед Феней и перед вами... особенно перед Феней! Уж вы извините меня. По пьяному делу, сами знаете, чего только не случается... Ведь бумажник-то мне отыскали.

- Отыскали? - остановилась Степанида Егоровна. - Ну и поздравляю, что отыскали.

- Арфистка проклятая вытащила... после базара...

Только вас-то всех перессорил да огорчил понапрасну...

Ужасно совестно! Уж вы простите, что так обидел.

- Ну, что за обида! - обрадовалась та. - Наше ведь женское горе короткое, Афанасий Львович: поцелует милый человек - вот и все прошло!

Она засмеялась и весело взбежала на лестницу. Курганов тоже засмеялся и промолвил вдогонку:

- За этим дело не станет!

Войдя наверх, Степанида Егоровна остановилась возле кургановской двери; Афанасий Львович тоже остановился.

- Хотите мириться? - спросил он с улыбкой. - Завтра ведь уезжаю...

Та потупила голову.

- Ну?.. - повторил Курганов. - Хотите?

Степанида Егоровна молча сбросила с себя шубейку и положила ему на плечи руки.

- Конечно, хочу!

И оба они рассмеялись. Затем поцеловались и, обнявшись, вместе вошли в комнату.

- Только чур: про Феньку чтоб я не слыхала больше!

- И без того стыдно, Степанида Егоровна! - ответил Курганов. - А все это пьянство проклятое!.. Вот и сейчас:

целую ночь с сыщиками возился, но уж пьян я больше не буду... Ни-ни! Ни за что!..

Афанасий Львович, смеясь, нашарил в кармане спички зажег огонь - и оба они вдруг побледнели и вскрикнули...

1897