Польско-русская война под бело-красным флагом - Дорота Масловская

Магда молчит, но вдруг взрывается. В нездоровой форме. Совершенно непонятной. В форме чего-то среднего между кашлем и гневом. Начинает собирать свои манатки, шмотки, колготки, прям тебе молниеносная сегрегация отходов. И явно язвит. У твоей старухи, говорит, не все дома, как, впрочем, и у тебя, такая же дефективная. Люди говорят, что она ваш дом русскими панелями облицевала и что эти панели, этот сайдинг уже вот-вот в самое ближайшее время отклеится.

Тут она натягивает колготы, которые откуда-то вытащила. Стрелки трет пальцами, как будто от этого они срастутся и их будет не видно. Смотрит на меня типа с сочувствием и говорит: потому что панели-то русские. И эти панели как ебнутся с большой высоты, и конец всей семье. Сам подумай. И лучше сорви этот сайдинг, пока не поздно. Я тебя, Сильный, предупредила. Представь себе: гриль на свежем воздухе, все чудесно-расчудесно, вкусно пахнут ребрышки из супермаркета «Хит», твоя старуха наклоняется над грилем с кочергой, твой братишка — с подручным набором приправ. И вот, Сильный, вы все наклонились над грилем и глядите на него как на неземное явление, как на затмение солнца. А тут хрясь! хрясь! хрясь! — эти панели падают прямо на ваши генетически дефективные головы, будто какие-то гребаные метеориты, сталактиты или планеты с неба. Один на твоего братана. За барыжничество, за его эгоизм, раздолбайство, за то, что он трахнул Арлету, а потом бросил, бросил на первой же остановке. За то, что водится с русскими. Хрясь ему по башке. И в больницу, в отделение для заразных больных. И лучше сразу в закрытое, с полным карантином. Хрясь! Следующий на твою мать. За поганый язык, за весь этот «цептер», на котором она бизнес делает и гребет нехилые бабки. За офигительные цены в безумно дорогом солярии. За все зло, за то, что она погубила нашу с тобой, Сильный, любовь. Хрясь. И в карантин!

Тут Магда, потому что видит, что хотя я со своей стороны пока еще молчу, но во мне уже вскипает потребность реакции, посылает мне очаровательную, но одновременно язвительную улыбку. Как будто хочет сказать: сорри, Сильный, что твоя семья компрометирует тебя на весь город. Ничем не могу помочь. В крайнем случае, просто старайся не показываться в городе, спрячься дома. Потому что среди нормальных людей тебе места нет. А сама рыщет по квартире. Шлепает подошвами по линолеуму. Отвратительная. В одних колготках.

На твою собаку следующая панель. Хрясь! Прямо по башке. Потому что это бешеная, патологическая собака, состоящая из одного живота. Ноги — по нулям, руки — по нулям, голова — остаточное явление. Как вся твоя семья.

Она говорит эти слова, а сама приносит из ванной зубную щетку моей матери, выжимает на нее пасту и, обурев от наглости, чистит свои не то чтоб очень удачные зубы. Но это, блин, еще не конец ее речи, потому что, несмотря на помехи в виде зубной пасты, щетки и зубов, она гонит дальше. Она продолжает, и это явно кульминационный гвоздь ее программы. А последняя панель саданет в тебя, Сильный. Чтоб ты знал, что ты мне на хрен не нужен, что я совсем тебя не люблю. Чтоб ты знал правду о себе. Ибо ты ничтожество, грязь под моими ногтями. На которую мне глубоко, извиняюсь за выражение, наплевать. Фишка ведь не в том, что ты оказался чмошником и впутал меня в эту историю с ребенком. Это как раз меньшее зло, потому что, скорее всего, Клаудиа, Донна, Николя или Маркус будет не твой ребенок, а мой, а ты умрешь. Неважно, мальчик или девочка. Суть в том, что ты пытался меня убить, что ты метился в меня из холодного оружия. Что ты не нашел в себе жалости к моей ломке. Потому что твоя левацкая душа обосрана вдоль и поперек.

Договорив до конца эти слова, Магда сплевывает на диван пену от зубной пасты.

— Ты какую зубную пасту взяла? — говорю я, глядя на это, потому что вдруг до меня доходит вся двусмысленность, все отчаянье моего положения, и я выхожу из себя до последней капли нервов. — Отвечай, стерва. Ту, справа или ту, слева? Она отвечает, что уже точно не помнит, потому что у нее крутая ломка и чтоб я перестал фачить ее мозги. У нее и без того настроение хреновое.

Потому что та паста, что слева, праздничная. Только на Пасху и Рождество. Если ты ее взяла, я тебя убью как собаку, говорю я Магде. За оскорбление принципов и конституции моего дома. И за оскорбление моей матери. Какая бы она ни была, плохая или хорошая, под вывеской «Цептер» или под вывеской ООО «Красный треугольник». Потому что мать — это мать, и я люблю ее как родную. И фигли тебе до этого. Вот твое барахло, сумка и твои говняные шмотки, вот весь твой переносной бордель. Гляди, я кидаю тебе все это на лестничную клетку, как собаке кость, чтоб ты знала свое место в жизни. Скули. Скули как пес. Мне по барабану. У меня есть дела поважнее.

После чего, говоря ей все это, я довольно грубо выпихиваю ее за автоматически закрывающуюся дверь марки «Герда». Почти в одних колготках. С моей стороны это нехорошо, нелояльно, признаюсь. Но вывести меня из равновесия равняется смерти в судорогах. И она ее примет. Со всеми последствиями. Как ни крути. Слева или справа.

Арлета, перегнувшись через стойку, честно говоря, почти совсем пьяная. Как экзотическое животное с опухшим лицом. Надувает пузырь из жвачки, который лопается, закрывая своей розовой структурой ее лицо. Тогда она его сколупывает и засовывает назад в рот. Живой символ потребительской идеологии масс. Она съест все на своем пути, сожрет весь мир до последней крошки и выбросит вон, как помятую оберточную бумажку. Выкурит пачку до последней сигареты, если только ей удастся засунуть все разом себе в пасть и прикурить. Даже след от коктейля слижет со стойки.

В руке у нее сигарета под названием «Viva», которую она подносит к губам с довольно невнятным выражением лица. И говорит мне: слушай, Сильный, у меня к тебе один деликатный вопрос. Я говорю: ну давай, валяй. А она: скажи мне, что на самом деле у тебя произошло с Магдой? Я говорю: не твоего, блин, ума дело. А она, что и так все знает, поэтому я могу ничего не рассказывать, ей и так все известно. А я ей говорю: ну и как по-твоему, что между нами произошло, если ты такая умная? Она говорит: ты мог еще все спасти, изменить к лучшему, когда вы были с Магдой на море и она хотела быть с тобой. Она мне во всем призналась как на духу. Но ты стал ревновать, и утром, когда она проснулась в твоей квартире, куда ты ее заманил хитростью, решила про себя, что нет, она не может с тобой встречаться. Что и требовалось доказать. И это твоя заслуга, вот что я хотела от тебя услышать, Сильный.

Я закрываю глаза рукой. Потому что Магде крупно повезло, что ее сегодня тут нет, нету ее дурацких волос, ее птичьего голоска, ее смеха, как у рассыпающейся на части климактерички. Потому что сегодня она бы уже в живых безнаказанно не осталась. Я ищу ее взглядом, чтобы в случае чего убить, раздавить как гниду. Музыка, свет, неоновые огни. Тем временем ее нигде нет, поэтому, осмотревшись кругом, я говорю Арлете: где Магда? Она говорит, потому что видит, что я на пределе: поехала на дачу с Лёликом.

На какую дачу, этого она мне уже не скажет. Она дрожит от мысли, чтобы я не поехал следом и не убил их сразу двоих одним ударом. Не задушил и не растоптал их фейсы собственной ногой. Не закопал у беседки, вбив в землю осиновый кол и полив в этом месте почву растворителем или денатуратом, чтобы они никогда уже оттуда не вылезли. Пусть трахаются под землей, подпольно, без свидетелей, в темной и уютной почве огорода. Арлета, нет, она не допустит до этого коварного преступления против человечества, потому что ей есть что терять, потому что в ходе следствия может выйти на явь вопрос ее собственных правонарушений с русскими сигаретами.

Бармен говорит, чтобы я на все забил. Что я и делаю. Но не потому, что мне наплевать на Магду, а потому, что на сегодняшний вечер у меня другие планы. А какие, поживем, увидим.

Ну, и сижу я. Весь из себя прикинутый, потому что я уже оделся, ведь когда я встал тогда утром, то был исключительно в одних трусах. Штаны тоже чистые. Тут входит Анжела и идет, как единственная клиентка всего бара, мастер спорта и по бильярду, и по пинболу. Тут, кстати, мне приходит в голову, что в общем-то я, блин, не очень в курсе, как она выглядит, эта Анжела. Кто-то, что-то, но неизвестно, откуда звон. Теперь я ее однозначно узнаю и встаю в виде приветствия.

Анжела — девушка совсем другого типа, чем Магда. Другая на ощупь, вообще другая. В более мрачном, что ли, стиле, угрюмом. Черное платье из вроде как мохнатого материала, такие же шузы со шнурками, колготки не обычные, а в довольно вызывающую сеточку. Кольчуги и кастеты на руках и в ушах. Вся в лаке для ногтей черного оттенка. Вся перемазана этим лаком, но ровно и старательно. Вокруг рта, и глаза тоже. Из которых торчат склеившиеся насмерть ресницы.

— У тебя классный, интересный стиль, — с ходу затыкаю я ей рот комплиментом.