Римская история в лицах - Лев Остерман

Роль цензоров постепенно увеличивалась. В круг их обязанностей стали включать наблюдение за такими сторонами жизни города, где честность играла особо важную роль. Так что, по словам Тита Ливия:

«Этот же год (443-й до Р.Х. — Л.О.) дал начало должности цензоров, сначала малозначительной, а потом так возвысившейся, что цензорам подчинялись римские нравы и образ жизни, что в сенате и во всаднических центуриях им сделалось подвластно вынесение приговоров о достойном и недостойном, что им подчинены были общественные и частные постройки, что сбор податей с народа римского был отдан на полное их усмотрение». (Тит Ливий. История Рима. Т. 1, IV, 8)

В случае непреодолимого разногласия между консулами, гражданской смуты или особенно серьезной военной опасности, требующей ничем не ограниченного единовластия, один из консулов по поручению сената назначал диктатора сроком на полгода. Ему вручался полный «империй» (право жизни и смерти подчиненных), действительный не только на полях сражений, но и в Городе — без права апелляции на любые его решения вплоть до осуждения на смерть римского гражданина. Все магистраты, включая и консулов, на время диктатуры лишались своих полномочий. Впереди диктатора выступали все двадцать четыре ликтора обоих консулов. В фасках, даже в городе, они несли секиры. Диктатор сам выбирал себе помощника, который именовался «начальником конницы», хотя его полномочия были много шире, чем командование кавалерией. Начальнику конницы полагалось шесть ликторов.

Нужно ли напоминать, что и консулами, и цензорами, и диктатором могли быть избраны только патриции? Описанная ниже борьба плебеев за право занятия этих должностей длилась почти два века и была столь упорной, что там, где патриции вынуждены были уступить, они старались получить за это компенсацию. Так, например, уже в 367 году до Р.Х., когда под давлением народа был принят закон о том, что один из консулов должен быть плебеем, патриции взамен добились учреждения новой патрицианской магистратуры, «претора», которому от консулов передавалась основная часть судебных функций.

Сенат в республиканскую эпоху играл большую и все возраставшую роль. Из скромных советников царя собрание трехсот сенаторов постепенно превратилось в главную, фактически правящую силу в Городе. Консулы избирались только на один год, как правило, из числа сенаторов. В сенат же они возвращались, сложив свои полномочия. Или автоматически включались в его состав в тех редких случаях, когда консулами избирали не сенаторов, а «новых людей», как их называли сами римляне. Поэтому они сознавали себя в первую очередь сенаторами, а уже потом временными правителями Рима. Сенат ведал отношениями с другими городами и государствами, принимал и отправлял посольства. Решения центуриатских комиции подлежали утверждению сенатом. Вопросы религиозные также находились под его наблюдением. Наконец, сенат держал в своих руках государственные финансы. Подробнее о роли сената поговорим ниже, когда мы приблизимся к эпохе расцвета Республики.

После этого краткого знакомства с главными республиканскими магистратурами вернемся к Римской истории.

Пожалуй, главное, что получила молодая республика в наследство от царского периода, — это враждебность ближайших соседей, стремившихся обуздать задиристого новичка. Все следующее столетие римляне вынуждены отбиваться от их наскоков, к счастью, не очень дружных, но непрестанно сменяющих друг друга. Ближайшие соседи — прочие латиняне, этруски с севера, вольски с юга, эквы с востока — волна за волной, шлют на Рим свои армии. Почти каждый раз оборона требует мобилизации всех сил города и прилегающих к нему селений. Число последних к началу V века уже значительно. Об этом говорит тот факт, что к четырем городским районам (трибам) добавилось семнадцать сельских.

Подробными описаниями этих сражений заполнены четыре первые книги Римской истории Тита Ливия. Нет нужды их пересказывать, тем более, что в достоверности таких описаний есть все основания сомневаться. Но некоторые эпизоды, особо заметные в римской легенде, следует отметить.

Самый знаменитый из них связан с именем Муция Сцеволы. Много столетий спустя, да, пожалуй, и до наших дней, это имя вызывало неизменное восхищение. Как же обстояло дело?

В 507 году до Р.Х. этрусский царь Порсена осадил Рим. Город испытывал острую нехватку продовольствия и вряд ли смог бы продержаться долго. И вот один знатный юноша, Гай Муций, решает, пожертвовав жизнью, отвратить от Рима нависшую над ним опасность. Он переплывет Тибр, проникнет незаметно в лагерь врага и убьет Порсену. Получив «добро» от отцов-сенаторов, Муций осуществляет первую часть своего плана, но далее его ждет «неудача», обессмертившая его имя.

Прочитаем Тита Ливия, по возможности теми же глазами, как его читали римляне времен поздней Республики и Империи, а потом, век за веком, несчетное множество горячих и честолюбивых юношей, быть может, и наших с вами не очень далеких предков:

«Придя в лагерь, попал он в густую толпу народа перед царским местом. Там как раз выдавали жалованье войскам, и писец, сидевший рядом с царем почти в таком же наряде, был очень занят, и воины к нему шли толпою. Боясь спросить, который из двух Порсена, чтобы не выдать себя незнанием царя, он делает то, к чему толкнул его случай, — вместо царя убивает писца. Прорубаясь оттуда окровавленным мечом сквозь смятенную толпу, в шуме и давке, он был схвачен царскими телохранителями, и его приволокли к царю. Здесь, перед возвышением, даже в столь грозной доле не устрашаясь, а устрашая, он объявил: «Я римский гражданин, зовут меня Гай Муций. Я вышел на тебя, как враг на врага, и готов умереть, как готов был убить: римляне умеют и действовать, и страдать с отвагою. Не один я питаю к тебе такие чувства, многие за мной чередою ждут той же чести. Итак, если угодно, готовься к недоброму: каждый час рисковать головой, встречать вооруженного врага у порога. Такую войну объявляем тебе мы, римские юноши; не бойся войска, не бойся битвы — будешь ты с каждым один на один».

Когда царь, горя гневом и страшась опасности, велел вокруг развести костры, суля ему пытку, если он не признается тут же, что скрывается за его темной угрозой, сказал ему Муций: «Знай же, сколь мало ценят плоть те, кто чает великой славы!» — и неспешно положил правую руку в огонь, возжженный на жертвеннике. И он жег ее, будто ничего не чувствуя, покуда царь, пораженный этим чудом, не вскочил вдруг со своего места и не приказал оттащить юношу от алтаря. «Отойди, — сказал он, — ты безжалостнее к себе, чем ко мне! Я велел бы почтить такую доблесть, будь она во славу моей отчизны; ныне же по праву войны отпускаю тебя на волю целым и невредимым». Тогда Муций, как бы воздавая за великодушие, сказал: «Поскольку в такой чести у тебя доблесть, прими от меня в дар то, чего не мог добиться угрозами: триста лучших римских юношей, поклялись мы преследовать тебя таким способом. Первый жребий был мой; а за мной последует другой, кому выпадет, и каждый придет в свой черед, пока судьба не подставит тебя удару!»

Когда был отпущен Муций, которого потом за потерю правой руки нарекли Сцеволой (левша. — Л.О.), Порсена послал в Рим послов; так потрясло его и первое покушение, от которого он уберегся лишь по ошибке убийцы, и опасность, грозящая впредь столько раз, сколько будет заговорщиков, что он сам от себя предложил римлянам условия мира». (Там же. Т. 1, II, 12-13)

Еще одна легенда — о Кориолане. Бетховен на ее сюжет написал свою знаменитую увертюру. Я думаю, что не всем поклонникам творчества великого композитора известна эта легенда, и хотя бы по этой причине считаю уместным изложить ее здесь.

Сенатор по имени Марций, прославленный римский военачальник, отличился при штурме крепости Кориолы в стране вольсков и потому был прозван Кориоланом. В голодный 491-й год он ратовал за то, чтобы распределение закупленного в Сицилии зерна использовать для давления на плебеев с целью отнять у них некоторые только что завоеванные ими гражданские права. Возмущение народа заставило его удалиться в изгнание. Он направляется к тем же вольскам и через три года во главе их армии подступает к Риму. Посланцы сената и даже жрецы не смогли смягчить его мстительности. Дальнейшее описано и Титом Ливием, но я, для разнообразия, процитирую историка II века от Р.Х. Аппиана. Итак, когда штурм города уже, казалось, неотвратим...

«Валерия же, дочь Попликолы, ведя за собой многих женщин, пришла к матери Марция, Ветурии, и к жене его, Волумнии; все они, одетые в траурные одежды, неся с собой маленьких детей для умилостивления, убеждали их пойти вместе с ними к Марцию и умолять его пощадить и их самих, и отечество. Они вышли с согласия сената, одни женщины, и направились в лагерь врагов. Марций, удивляясь благородной смелости римлян, которая присуща и римским женщинам, встретил приближающихся и, удалив из уважения к матери связки и секиры, подбежал и обнял ее, повел ее на собрание вольсков и предложил сказать, что им нужно.