Уранотипия - Владимир Сергеевич Березин

Максим Никифорович понимал, что это неверный путь. Пластинка могла бы быть из меди, а вместо асфальта нужно использовать серебро. Он экспериментировал с разными препаратами и догадался, что, если использовать йод, изображение будет чётче. Соли серебра темнеют на солнце, но у того француза не получилось понять, как работать с серебром. А вот олово хорошо отражало свет, и обращённое изображение было чётко видно.

Максим Никифорович возился в своей комнатке с разными пробирками. Пальцы его пожелтели от йода, но ничего не выходило. Соседи жаловались на резкий запах керосина, но пробы продолжались.

Он не был настоящим химиком и только слушался чужих советов. Серебро – вот был ключ ко всему.

Тут ему встретился один странный человек, что мало говорил, но много его слушал. От него он узнал о металле с астрономическим названием «уран».

Странность собеседника была в том, что его подозревали в занятиях алхимией. А там, где алхимия, всегда есть мысль о производстве фальшивых денег. Человек этот был по виду выкрестом откуда-то с юга. Когда Максим Никифорович покупал у него реактивы, кто-то из его советчиков донёс, что выкрест делает оловянные ложки золотыми – для тех, у кого нет денег на дорогие столовые приборы. Но всё это, разумеется, были глупости.

Да и выкрестом ли был он, этот человек без возраста, в странном платье, которого видели на улицах обеих столиц, причём иногда одновременно и в той и в другой…

Его называли врачом, что оправдывало торговлю. Да и познакомился Максим Никифорович с ним не в поисках реактивов, а когда этот человек лечил его жену от кашля. Врач сидел на квартире, толча порошки разных цветов, растворяя и смешивая их, будто приправы на кухне.

На удивление ни квартирная хозяйка, ни окрестные люди не жаловались на запахи и дым.

Итак, уран, вернее, его соли были его идеей. Про уран говорили, что это странное вещество: им можно лечить, но лечение это имеет оборотную сторону – природа потом забирает своё с удвоенной скоростью.

Но врач-алхимик вдруг пропал, как и не было его. Ходили слухи, что его выслали за изготовление фальшивой монеты, но осведомлённые люди рассказывали, что он пытался лечить князя Разумовского препаратами из мумий, что не понравилось Церкви. Третьи утверждали, что он отправился за своим ураном в Монголию. Так или иначе, врач пропал, а когда жандармы заявились на его квартиру, то не нашли и самого дома. Номера на улице оказались перепутаны, а когда их перевесили как надо, то вместо дома врача обнаружился пустырь, поросший полынью. Она, как известно, помогает от лихорадки, но дела это не прояснило.

Однако в доме художника ящики со стеклянными колбами определённо остались и пошли в дело.

Изобретение Максима Никифоровича рождалось медленно, будто он строил дом, а вернее, будто восстанавливал старый разрушенный храм, перебирая блоки – сперва вслепую, а потом руководствуясь странным наитием. Уран стал его путеводной планетой, а уранил нитрат – рабочим веществом.

Наконец, после нескольких лет проб и ошибок, он поставил большой деревянный ящик напротив брошки с изображением слона и через час получил почти идеальное изображение животного на пластине.

Он показал его в Академии художеств, но начальство оно не взволновало. Максима Никифоровича это, впрочем, не расстроило.

Он колдовал с большим деревянным ящиком и пластинами, чувствительными к свету.

За это время прошла, будто мелькнула, его семейная жизнь. Жена умерла от чахотки, и он будто этого не заметил. Однако через некоторое время он привинтил её брошь на свой ящик. Теперь на деревянной поверхности, в самой середине, находился серебряный слон, поднявший хобот.

И в этот момент его вызвали к попечителю, и оказалось, что жизнь его повернулась. Нужно было ехать на Святую землю, чтобы зарисовать наново храм Гроба Господня. Но в конце разговора попечитель вдруг сказал, что ему, вероятно, предстоит сделать что-то большее.

Что может быть большим, чем храм, Максим Никифорович не понял, но запомнил эту фразу.

И ему велели, кроме чистых листов, взять с собой дубовый ящик со всеми сопутствующими ему предметами и веществами.

В ящике было его изобретение.

Ящик путешествовал не один – к большому прилагались три маленьких. В довершение всего вместе с ними по морю плыла тренога специальной конструкции, которую сделал тот же самый человек, что когда-то выпилил деревянные кубики.

Максим Никифорович спал беспокойно, потому что ему снился перепутанный храм в далёком русском городе.

Невидимая рука рассыпала кубики, и в этот момент Максиму Никифоровичу являлся фундамент. Камни его располагались хаотически, но если присмотреться, то было видно, что это настоящий лабиринт, наподобие тех, которые он видел на старинных гравюрах.

Лабиринт – это карта мира с выходом к главной тайне. Но невидимая рука снова ставила кубики на место, храм возникал из разрухи, и видение исчезало. В этом повторяющемся сне Максим Никифорович бросался помогать работе и, конечно, ставил кубики не туда, куда нужно.

Храм стоял перед ним – прекрасный, но собранный неправильно. И всё начиналось снова.

Волны бились в борт корабля, казалось, что они ударяют в бубен, деревянная обшивка хранила звук до следующего удара. Максим Никифорович приближался к цели своего путешествия, но сон был прежним, неотвязным. Впрочем, он ему даже нравился. Он делал всё меньше ошибок, помогая Богу, и верил, что всё получится. И тогда храм заговорит с ним языком своей каменной резьбы, ударит колокол, и всё будет хорошо.

А теперь он спал на постоялом дворе и впервые за долгое время не строил во сне собор.

IV

(картографическая экспозиция)

Всякая карта есть абстракция и соотносится с жизнью, как кусок холста, на котором написан портрет, с живым человеком. При этом она – бумажный прибор, подобный линейке, которую прикладывают к действительности. Карта – символ вещей и отношений и в этом смысле не лишена мистики. Оттого нельзя забывать, что она не цель исследования, а инструмент для действий.

Отто фон Раттингер, генерал-майор

Двое склонились над картой.

Молодой спросил, известно ли место особой съёмки. Приезжий отвечал, что место станет известно только в Городе.

Они выедут на рассвете, пока не началась жара, и остановятся в условленном месте. Им так или иначе сообщат.

Они пили, и пили крепко, но при этом ничуть не нарушая субординации. Две бутылки виски отправились под стол, и под разговор пошла третья. Арака так и осталась в ведении спящего Максима Никифоровича.

Лишённые бутылок, края карты отгибались, и беседующие положили туда по револьверу.

Старший был подполковник