А Фост Одатэ.. - Сергей Белкин

Удавит словно муху, словно тлю.

С усердием, достойным подражанья,

Он доказал нам теорему площадей,

Увидел СИП, и ПИПу уделил вниманье,

А сколько в голове еще идей!..

Ну, и так далее... Такое вот развлекательное рифмоплетство для узкого круга. Не стану здесь разъяснять смысл употребленных терминов - много чести для столь убогого стишка. А непосвященному читателю скажу лишь, что все термины и понятия употреблены к месту и в связи с содержанием наших исследований того периода.

Выход эмоциям я время от времени продолжал находить в форме рифмоидного бреда. Видимо, латентно протекавшая графомания начинала себя проявлять. Однажды я даже написал "Венок сонетов" - довольно сложную с точки зрения поэтической техники вещь. Напомню, что классический сонет состоит из четырнадцати строк и существует в двух вариантах: два катрена и две терцины, либо три четверостишья и одно двустишье. Венком сонетов называют группу из пятнадцати сонетов, соединенных друг с другом таким образом, что последняя строчка одного, является первой строкой следующего, а пятнадцатый сонет состоит из первых строк всех четырнадцати. Сказанное, быть может, не очень понятно, однако на примере это постигается лучше. К сожалению, мой венок сонетов полностью не сохранился, однако для развлечения читателя приведу случайно сохранившуюся четверку первых сонетов:

Я диссертацию писал на соисканье,

Руководили мною - мудрый Петр Хаджи

И Сева Москаленко. Том лежит,

Готовый отдан быть "коварским" на закланье.

Три года пролетели, пробежали,

То "на природе", то в подвале, то в кино...

Все то, что выпито, то выпито давно,

И вот в Совет отправлены скрижали.

Ну, не жалейте слов, научные витии!

Проворство ваше в отправлении месс

Известно всякому, но непотребных мест

Не выставляйте, и помойте ваши выи.

О храм науки! Где твоя краса?

Я знанья жаждал, верил в чудеса...

Я знанья жаждал, верил в чудеса,

Учился много, мало постигал,

В науки бездну глубоко сигал,

И не слезал с фортуны колеса.

Ах род мой - блеск и нищета!

От колыбели тянется дорога,

В науку путь предписан строго,

Хотя наука, может быть, не та.

Для вас - журавль, для меня - синица,

Что вам коньяк, то для меня вода.

В моих карманов ангелов стада,

Бугаз и Коблево - еще не Ницца.

О, гордость наша, хитрая лиса:

Алкали уши сладки словеса.

Алкали уши сладки словеса,

К моей разочарованности вящей,

И в деве юной, прелестью манящей,

Еще не видны дряблы телеса.

Так мы вино вливаем в свой желудок,

Ловя раскрепощенья миг,

Не ведая расплаты лик:

Инфаркт, цирроз, иль помутившийся рассудок.

Как углядеть подводные теченья?

Каков на вкус Иуды поцелуй?

Как я, судьбы своей холуй,

Грядущего не увидал мученья?

К питью нектара приложил старанье,

На лепестках средоточив вниманье.

На лепестках средоточив вниманье,

Вдыхая нежный аромат,

В руке сжимая автомат,

Разносим по миру страданье.

За пазухой кирпич, зато в руке цветок,

Изысканная вежливость, bone tone,

А за спиной в руке зажат bБton.

Как этот мир двуличен и жесток!

Кто? - Фарисеи?! - жалкий детский сад,

Макиавелли? - прост, как слесарь ЖЭКа,

Иезуит - для нынешнего века -

Всем академикам как младший брат.

Премного всеми, господа, довольны...

Шипы интриг, как колетесь вы больно.

Ну и так далее. Написаны были все пятнадцать сонетов. Естественно, пятнадцатый выглядел так:

Я диссертацию писал на соисканье,

Я знанья жаждал, верил в чудеса,

Алкали уши сладки словеса,

На лепестках средоточив вниманье.

Шипы интриг, как колетесь вы больно.

Уходит время, жалко сердца жар,

Быть может, не погаснет Божий дар,

Или убийцей стану я невольно?!

Колите же друг друга, бейте.

Вы - тополиный пух, а я - могучий вяз!

Просторнее и крепче саван шейте -

Мы тризну справим. Вот и весь наш сказ!

Кто на щите, кто со щитом, кто в тоге...

Кого ни встретишь на большой дороге?

Не помню, показывал ли я эту белиберду кому-нибудь. Мне казалось, что старшему брату я это показал, но он такого не припоминает. Значит, так оно и было. А раз я не показал брату, значит, я не показал никому. Постеснялся.

И правильно сделал: право заниматься ерундой еще надо заслужить!

Смутно вспоминая обстоятельства тех дней, должен признаться, что некоторое удовлетворение от написанного я получил, придя, впрочем, к выводу, что зарифмованные строчки - хотя бы и со смыслом - поэзией не являются. Это просто нормальная работа, сродни решению уравнений, или разгадыванию кроссвордов.

А вот что же делает стишки поэзией, - так до сих пор и не знаю...

Но вернемся в исходную точку нашей экскурсии и вспомним второго обитателя комнаты - Мирчу Илларионовича Шмиглюка, уже фигурировавшего в одном из эпизодов моего рассказа.

Мирча считался умным, но, при этом следовало признавать, что ему "не повезло". В чем это заключалось, я не знаю, поскольку на момент нашего знакомства ему еще не было и сорока, он был уже давно кандидатом наук, старшим научным сотрудником. В основном он тихо сидел за своим столом и читал детективы на румынском языке. Утомившись, он выходил покурить в коридор и охотно вступал в беседы с окружающими, если тема предоставляла возможность кого-нибудь поругать, или каким-то образом что-либо негативно оценить. Стопроцентный мизантроп и пессимист, он не был при этом плохим человеком и никому, насколько я знаю, ничего дурного не сделал.

В следующей комнате сидели Анна Ильинична Бобрышева, Александр Васильевич Леляков и Иван Иванович Жеру. Потом к ним добавился Игорь Белоусов. Последнюю комнату занимал сам С.А. Москаленко, в ней же каждую среду проходили семинары Отдела.

На противоположной стороне, ближе к дирекции находилась лабораторию Юлии Станиславовны Боярской, жены Святослава Анатольевича, а последний блок из трех комнат занимала шумная компания во главе с популярной в те годы личностью - Анатолием Балашовым. Жили они шумно, весело, там обреталось множество довольно странных людей. Их занятия, кажется, имели отношение к каким-то программам Президента АН МССР Жученко А.А. Потом все они переехали в новое здание ЦАМ-СКТБ, и в эти комнаты въехал Дмитрий Васильевич Гицу в качестве вновь изобретенного должностного лица: академика-секретаря Отделения со своей канцелярией.

Третий этаж нам интересен лишь избирательно, ибо на нем располагался Институт математики.

Возглавлял этот институт академик Андрунакиевич Владимир Александрович. Человек яркий, талантливый, настоящий ученый-математик со своими результатами в науке, из тех "организаторов советской науки", которые приехали в Молдавию, чтобы создавать здесь институты, лаборатории, начинать научные исследования и выводить их на мировой уровень. И с этой задачей справлялись. К ним относился и Борис Романович Лазаренко, и Владимир Александрович Андрунакиевич, и другие, о которых я, скорее всего, не упомяну в этой книге.

В институте у меня и мох друзей был, конечно, свой, соответствующий возрасту и положению уровень общения: Володя Левченко (он же Лева), бывший тогда ученым секретарем института, Валера Дрюма, чье имя вошло в наименование уравнения! (Так оно и известно специалистам: "уравнение Кадомцева-Петвиашвили-Дрюма". Поверьте, что незаслуженно такое в науке не бывает. )

Иногда с нами, как с друзьями своего сына, общался и сам Валентин Данилович Белоусов - гордость молдавской математической науки, алгебраист мировой известности.

Конечно, вспоминая институт математики трудно удержаться от соблазна рассказать хотя бы о некоторых из многих нестандартных личностей, его населявших.

Иван Иванович Паровиченко заслуживает, наверное, не рассказа, а исследования. Но я не вправе претендовать на подобный труд. Расскажу лишь один эпизод. Будучи известным математиком, Иван Иванович проводил семинар по некоторым разделам топологии и теории множеств, на который раз в месяц приезжали специалисты в этой области едва ли не со всей страны. Однажды в среду, когда мы всей компанией направлялись в финскую баню, нам в фойе института повстречался Иван Иванович. Было без четверти четыре, через пятнадцать минут начинался тот самый семинар, участники которого уже сидели в лаборатории и ждали Ивана Ивановича - руководителя семинара. Но им на беду, а нам на радость, Иван Иванович поинтересовался, куда это мы идем. Узнав, что мы идем в баню, Иван Иванович страшно возбудился, резким и безапелляционным басом заявил: "Я с вами! Подождите, я сейчас вернусь!" И действительно, через пять минут он вернулся, и мы направились в недавно открывшуюся финскую парную мотеля "Стругураш".