Вацлав Дворжецкий – династия - Яков Гройсман

После ухода Бондарева в 1957 году началась годовая, я бы сказала, «страдательная» пора. Пришел человек, первый шаг которого меня, несмотря на то что я по натуре склонна к дружбе и во всяком случае к терпимости в отношениях с людьми, поверг в невероятный гнев. Он восстановил чужой спектакль и на афише даже фамилии постановщика не указал. Отсюда началось неприятие этого человека, хотя он был очень хороший актер, гораздо сильнее, чем режиссер. И у нас возникло желание покинуть Саратов во что бы то ни стало. Было много всяких неприятных вещей, в таких условиях жить и работать просто не хотелось. В театре стало неинтересно, а у нас сил еще было очень много.

К этому времени Владик закончил школу. Как-то пришел домой, тогда он учился в десятом классе, и сказал: «Надо кому-то пойти, папе или тебе, в школу, у нас день открытых дверей, и рассказать о том, что такое профессия актера или режиссера». Папа заявил: «Я не пойду», – пришлось вызваться мне. Пришла в школу, в одной комнате собрали сразу два выпускных класса, сидят близко друг к другу… За третьей партой – Владик, вижу, что он нервничает. Ужас! Я никогда не видела его в таком состоянии, он волновался, какое я произведу впечатление. Но все прошло благополучно. Он, бедненький, потом ко мне подскочил: «Я знал, я понимал, что все будет нормально, но я так волновался! Спасибо тебе».

Владик кончил школу и уехал в Омск. Только после выяснилось, почему отъезд был такой неожиданный. Он хотел поступить в мединститут, а отец девочки, в которую он был влюблен (девочка была совершенно прелестная, теперь она очень хороший кардиолог), был там профессором. Потом Владик мне объяснял: «Ты представляешь, если бы я пошел сдавать экзамены в мединститут и провалился? Как мне было бы стыдно!» И он решил исчезнуть, уехать в Омск. В Омске он поступил в военное медицинское училище, закончил его и уехал на Сахалин, где проработал несколько лет: был заведующим аптекой, акушером, принимал роды, принял 84 ребенка. Потом вернулся в Омск и закончил там театральную студию.

И опять нам повезло, как говорится в хорошей поговорке: «На ловца и зверь бежит». Мы сохранили тесные, дружеские отношения с М. А. Герштом, который в то время работал в Горьковском театре драмы, и регулярно получали от него письма и телеграммы. Он и пригласил нас в Горький. Мы очень быстро приняли решение. Загвоздка была только одна: нам ответили, что свободной режиссерской единицы нет ни в драматическом, ни в других театрах города. А так как тогда очень важно было получить перевод, иначе прерывался рабочий стаж, то мне оформили перевод в филармонию в качестве режиссера, а Вацлаву Яновичу, естественно, в театр драмы.

Итак, началось путешествие по Волге. К тому времени мы обросли скарбом: машина, собака, много книг. Погрузились с имуществом на теплоход и поплыли. Это было замечательно: настало некое умиротворение. Начинаем новую жизнь, решились, путешествуем, что ждет нас впереди, не знаем. Отправили только контейнер с мебелью, полученной в свое время из театра. Живя в Саратове, мы не купили ни одного стула, театр нас оснастил всем, что было нужно, да и запросы наши были небольшие – жили очень скромно, но уютно. У нас была хорошая трехкомнатная квартира рядом с театром, на одной площадке с Бондаревыми. Время было замечательное, да еще все молодые, что, конечно, немаловажно.

Прибыли в Горький. Нас встретили и отвезли в незабвенную гостиницу «Москва» напротив театра, которой сейчас уже нет. Надо сказать, что это были времена, для меня во всяком случае, очень похожие на студенческие. Хозяйства никакого, следовательно, ответственности за дом тоже мало. Зато свободного времени хоть отбавляй, и мы стали ходить в театры. Впечатлений было много, и самые разные: теплота и искренность ТЮЗа произвели большое впечатление, а мощь некоторых актеров театра драмы весьма порадовала. В Саратове до нас доходили разговоры о том, что Горьковский театр драмы очень интересный. Но когда входишь в новое дело, естественно, трепещешь, как перед первым любовным свиданием. Бог знает что за люди, Бог знает как встретят и как пойдет работа. Я вообще ехала как птичка, совсем не зная, что буду делать и что мне предстоит.

В гостинице мы прожили несколько месяцев. Там в это время были интересные постояльцы, и жизнь завертелась. Опять охота, откуда Вацлав Янович привозил зайцев, и мы их в гостиничных условиях готовили: мочили в уксусе, потом жарили. Короче, всё это было любопытно, но не отвлекало от будущих дел. Затем мы очень недолго, несколько недель, прожив в общежитии ТЮЗа на Грузинской, получили коммунальную квартиру. Соседи были удивительными людьми, и мы дружно прожили довольно долго. А потом началась работа. У меня – ни шатко ни валко. Я должна была придумывать себе дело: то с чтецами, то с певцами делала какие-то композиции. А замечательный человек и мастер своего дела Л. М Гельфонд, директор филармонии, сам дважды отец, каждый раз, встречая меня, говорил: «Когда же, когда же вы позаботитесь о том, чтобы увеличить ваше семейство?» Такая у него была присказка.

Первый спектакль, в котором был занят Вацлав Янович, – по какой-то советской пьесе, очень плохой, как все понимали. Но хотя роль у него совсем неинтересная, волнений всё же много. Для актера с огромным стажем, вступающего в такую труппу, очень важен первый шаг. Актера с репутацией, именем, не мальчика. И я помню, как приходит Вацлав Янович после худсовета, а тогда это было очень ответственно, и рассказывает: «Большинство членов художественного совета, потупив очи долу, говорили очень сдержанно. И вдруг встала какая-то девушка из горкома партии и сказала: «Мы, город, приобрели замечательного артиста. Товарищи, дорогие, вы посмотрите внимательно…» – и произнесла такой спич, что я просто открыл рот».

Оказалось, это Антонина Николаевна Соколова, которая через год или два стала директором ТЮЗа. Она была удивительным человеком, тонкого вкуса, прекрасного глаза, широкой эрудиции, с настоящими корнями российской культуры. Вскоре мы стали большими друзьями. Она оказалась первым человеком, который так принял Вацлава Яновича. У него началась очень творческая, насыщенная и, как говорят спортсмены, результативная жизнь. А затем уже и все остальные в театре поняли, кто появился в театре, хотя труппа была сильная да еще пополнилась такими замечательными актерами, как В. Я. Самойлов, Л. С. Дроздова, В. И. Кузнецова.

В Горьком Вацлав Янович сыграл много ролей. Джейб Торренс в спектакле «Орфей спускается в ад», «Чайка» – там он сыграл Медведенко, казалось бы, роль второго плана, но какое-то удивительное тепло и нежность были в этом затравленном жизнью учителе. Замечательная работа в спектакле «Юпитер смеется», Ките в «Острове Афродиты», Терехин в «Палате», Марсиаль в «Интервенции». Перебирая фотографии в его архиве, можно найти портрет Эйнштейна, который послужил прототипом грима к роли Друэта в спектакле «Юпитер смеется». Вацлав Янович всегда работал серьезно и вместе с тем легко. Он, собираясь к выходу на сцену, не произносил никаких заклинаний. Не заботился о том, чтобы казаться сосредоточенным, как-то обратить на себя внимание. Нет, мог перед выходом рассказать анекдот, пошутить, кого-то разыграть. И в то же время на сцене он становился абсолютным хозяином площадки. Однако Вацлав Янович всегда заботился о целостности спектакля. Он не был из тех артистов, которые, как говорится, тянут одеяло на себя. Для него участие в спектакле становилось участием в данном отрезке человеческой жизни, в данной ситуации, в данных обстоятельствах, и он всегда должен был себе ответить на вопрос: зачем? почему? про что он играет?