Дело беглеца - Валерий Георгиевич Шарапов

неприятностей? К тому же появились деньги. Еще кто в вашем учреждении работает на Запад? В смежных учреждениях города? В партнерских организациях – например в Зеленограде?

– Я правда не знаю, поверьте, – взмолился Зельский. – Неужели вы думаете, что Поплавский посвящал меня в эти секреты? Я знал только его, собирал и готовил материалы…

– Допустим. Позднее вы подробно опишете, какие именно материалы вы передавали Поплавскому. По вашему мнению, Алексей Львович был в курсе других членов шпионской сети?

– Думаю, да. – Шпиону немного польстило, что кто-то интересуется его мнением. – Он явственно намекал об этом в наших разговорах. Слово «Зеленоград» также звучало. Но он не называл фамилий. – Думаете, я бы не сказал?

– Сказал бы, – удрученно констатировал Кольцов. – Никому не хочется тонуть в одиночку.

– Мне показалось, что в наших институтах и на заводах много таких людей, – продолжал Зельский. – Он называл предприятия и организации – это те, что кооперируются с нами, выполняют наши заказы, или наоборот – мы выполняем их заказы. Вы же понимаете, это предприятия оборонной промышленности…

«Всех агентов Поплавский знать не может, – отметил про себя Кольцов. – Серьезный риск: провалят одного – за ним потянутся все. Но многих он знает, это точно. И не потому, что западные кураторы простодушно доверяли ему – а потому, что он с ними работал. В отличие от Зельского, Поплавский долго работал шпионом, заработал авторитет, даже в некотором роде влияние. Добраться бы до этого гражданина… Но как?»

– Кому передавались секретные материалы?

– Как кому? – не понял инженер. – Поплавскому…

– Поплавский не являлся конечным потребителем секретной информации. Кому он их передавал? Не юлите, Борис Геннадьевич, вы обязаны знать хоть что-то.

– Но я не знаю… – Предатель снова начал бледнеть. – Может быть, он использовал почтовые отправления…

– На деревню дедушке?

– Нет, конечно. Все материалы получали иностранные дипломатические работники. Да, я знаю, в нашем городе нет ни консульств, ни торговых или культурных представительств. Он уезжал в командировки, возможно, брал эти материалы с собой… Подождите… – Зельский задумался. – Был один иностранец, он несколько раз приезжал в наш город по линии торговых контактов, по-моему, речь шла об электронно-вычислительных машинах. С ним встречался Алексей Львович, еще просил прикрыть его, потому что отлучался в рабочее время… Фигура важная, об этом он намекнул. Работает в посольстве в Москве, но имеет возможность покидать пределы столицы и совершать поездки по стране. Он приезжал как минимум дважды и всякий раз встречался с Поплавским. Его зовут… – Зельский взмок, усиленно вспоминая, лоб покрылся сетью морщин. – Нет, не помню.

– А вы вспомните, – настаивал Кольцов. – Или пропало желание облегчить свою участь?

– Как же его… Аллен Робертсон… Нет, не так… Робинзон… или что-то в этом духе, точно не помню… Я плохо запоминаю иностранные имена и названия.

Алан Робинсон! Этот пострел и здесь поспел! Так вот откуда уши растут… Михаил не менялся в лице, но мыслительный процесс разгонялся. Американский дипломат явно по уши в теме, а значит, знал много имен и вообще представлял кладезь интересной информации. Об этом надо срочно сообщить в Москву. Пусть думают, как его взять, не навредив репутации Советского Союза. Опыт наработан, есть средства, позволяющие развязать язык, а впоследствии отключить память. А то чувствуют себя как дома, творят что хотят, сколько можно с ними миндальничать?

– Хорошо, я вас понял, Борис Геннадьевич. С вашего позволения, на сегодня закончим.

– Что со мной будет, гражданин следователь? – Зельский волновался, всматриваясь в лицо майора в поисках в нем чего-то обнадеживающего.

– Зависит от того, насколько искренне вы готовы сотрудничать, – уклончиво отозвался Михаил.

– Но я искренне готов… У меня семья, сын служит в армии, достойно отдает свой долг Родине… У жены нездоровые легкие, она не может работать… У меня у самого больное сердце, требуются дорогие лекарства…

– Вылечим, Борис Геннадьевич, не волнуйтесь. В пенитенциарной системе работают хорошие врачи.

И не таких вылечивали – подследственных, подсудимых, приговоренных. Штопали, латали, проводили операции, в итоге ставили на ноги – и отправляли в подвалы, где приводили приговоры в исполнение. Гуманизм называется – отличительная черта социалистического правосудия.

Глава третья

– Срочно выезжай в Москву, – выслушав доклад, приказал Рылеев. – Есть дело. Команду оставь в Омске, пусть ребята роют дальше, здесь они не нужны. В понедельник должен быть у меня.

В понедельник проходили похороны Леонида Ильича Брежнева. Центр Москвы оцепили, патрулировали улицы сотрудники милиции, военнослужащие гарнизона. Застыли в почетном карауле бойцы кремлевской роты, пожилые члены Политбюро. Комиссию по организации похорон возглавил Юрий Владимирович Андропов. Москва (как и прочие города и поселки Советского Союза) пребывала в траурном убранстве. Развлекательные мероприятия отменили. По радио и телевидению передавали грустную музыку. В Колонном зале Дома Союзов проходило прощание с телом Брежнева. Прямая телетрансляция велась на всю страну. В Дом союзов тянулись трудящиеся столицы, представители других городов, зарубежные делегации. Москва застыла, погрузилась в скорбь. Траурная музыка, звучащая из всех динамиков, усиливала гнетущую атмосферу. Тело на орудийном лафете перевезли на Красную площадь. Произносились речи – выступали руководители партии и правительства. Члены похоронной комиссии лично перенесли гроб с телом к Кремлевской стене, где была вырыта свежая могила. Под пронзительное исполнение гимна генсека опустили в землю – за этим пристально наблюдала страна. Откуда взялась небылица, будто гроб уронили? Этого не было, действовали четко и отлаженно, процедуру неоднократно отрепетировали. Видимо, за шум падения приняли внезапно грянувший орудийный залп. Артиллерия работала во всех столицах союзных республик, в городах-героях и других крупных населенных пунктах. На пять минут остановились все предприятия Советского Союза. Три минуты гудели заводы, поезда и пароходы. На засыпанную землей могилу водрузили портрет покойного, венки, многочисленные подушечки с орденами и медалями. Бесконечной вереницей тянулись мимо могилы представители иностранных делегаций – в том числе из капиталистических стран, – кто-то кланялся могиле, кто-то отдавал воинское приветствие. На Красной площади начинался парад войск московского гарнизона…

Странно, что самолет в этот день в связи с трауром не застыл в воздухе. Пробиться на Лубянку оказалось непросто, повсюду барьеры, милицейские кордоны. Полковник Рылеев сидел у себя в кабинете, смотрел трансляцию по телевизору. Церемония прощания с генсеком подходила к концу. Полковник крякнул, выключил телевизор, опустился обратно в кресло и каким-то мутным взором уставился на вошедшего. Заставил себя очнуться, мотнул головой.

– С приездом, майор. М-да, достукались… Выпьешь?

Кольцов кивнул, сегодня можно. Даже нужно. Все необходимое для жизни находилось у полковника под рукой. На столе возникла початая бутылка армянского коньяка, две хрустальные стопки. Выпили, не чокаясь. Коньяк был отменный, да и повод серьезный. Проворчав