Хождение во власть - Анатолий Александрович Собчак

Об ответственности депутата перед народом, которую каждому еще предстоит осознать, о декрете о власти и о том, что необходимо изменить положение коммунистической партии в обществе, о терпимости к инакомыслию. Он никого не обличал, никого не задевал и не называл имен. Он говорил о демократии вообще, ее принципах и правах, и это попадало в самую болевую точку Системы, вызывало нескрываемую ярость части зала. Почему же мои обличения конкретных лиц, мой протест против уже состоявшихся решений Пленума ЦК были поддержаны теми же людьми, кто в штыки принял теоретические, а отчасти и абстрактные сахаровские размышления? Пройдет год, и на XXVIII съезде КПСС я сам отвечу себе на этот вопрос. Внутреннее недовольство политикой Центрального Комитета уже зрело в душах местных партийных функционеров. Они еще не решались перейти в открытое контрнаступление, но вполне одобрили неизвестного смельчака, попытавшегося предъявить счет московской верхушке. Они, наверное, даже мало вслушивались в суть, важнее было другое, мстительное упоение: „Что, получили? Вот плоды вашей перестройки!“

Сила выступления Сахарова была в общетеоретической глобальности, упразднявшей устои тоталитаризма, а значит, и власть каждого конкретного аппаратчика.

Сахаров, Гранин, Адамович да еще несколько известных мне по моей профессиональной деятельности юристов из разных концов страны в тот день показали номенклатуре, что вседозволенность и существование за счет общества отныне под вопросом. В святая святых кремлевской власти звучали слова, за которые вчера полагался лагерный срок или психбольница.

А на следующий день это противостояние еще более обострилось на встрече представителей делегаций. Я попал на нее от ленинградских депутатов. Встречу опять вел Горбачев, и проходила она в здании Верховного Совета СССР, в зале, где многим из нас еще неоднократно придется встречаться. Рядом с Горбачевым сидел Лукьянов, и все должно было говорить о том, что на этот раз мы общаемся не с партийными, а с высшими государственными руководителями. Хотя и ведущий, и многие сидящие в президиуме — те же, что и вчера.

Я выступал и здесь. Впрочем, вопросы обсуждались организационные, и выступающие священных основ не касались. Но и затишьем после шторма то заседание не назовешь. Начиналась борьба стратегическая, процедурная. Ставить отчет правительства и отчет Горбачева первым пунктом повестки или сразу перейти к выборам? Я поддержал чье-то предложение о том, что горбачевский отчет можно пропустить: Михаил Сергеевич лишь три месяца назад избран Председателем Президиума Верховного Совета, и ему еще не за что отчитываться. А вот отчет правительства заслушать надо. Так в конце концов и порешили.

Те дни чисто профессионального вдохновения (чувство это многого стоит!) запомнились мне еще и потому, что я познакомился с десятками интересных людей. Особенно везло на актеров и режиссеров.

С Олегом Ефремовым и Марком Захаровым мы познакомились между заседаниями. С любимым моим литовским актером Регимантасом Адомайтисом оказался за одним столиком в буфете. Представляет нас друг другу моя добрая знакомая по многим экономическим семинарам и конференциям Казимера Прунскене. А напротив меня за нашим же столиком Донатас Банионис. Впору лезть в карман за блокнотом и становиться коллекционером автографов.

Ближе знакомлюсь с ленинградцами. Среди них всем известные Даниил Гранин и Дмитрий Лихачев, а также будущий Патриарх всея Руси, а пока митрополит Ленинградский и Новгородский Алексий.

С Лихачевым знакомство начнется с волны жгучего стыда, которая по собственной моей вине станет наградой за мою суетность. Кто-то из ленинградских депутатов предложит сняться на память вместе с Лихачевым, и я, не подумав, подойду к нему с этим нелепым предложением. Дмитрий Сергеевич ответил только взглядом, но и взгляда бывает достаточно, чтобы провалиться сквозь лестничную площадку Дворца съездов. Все в этом взгляде — и мудрая усмешка, и недоумение (зачем вам это?), и что-то, словами вовсе не выразимое.

Человек, сидящий в зале, и тот, кто смотрит Съезд по телевизору, по-разному воспринимают происходящее. Смотрю вечером то же самое заседание, что днем прокручивалось передо мной наяву, и несовпадение впечатлений разительное.

С самого первого дня Съезд стал работой, причем работой очень напряженной. Сразу же возникли какие-то тупиковые юридические ситуации, и надо было в считанные минуты искать выход из процедурного лабиринта. Несколько раз у меня это получалось. Я сижу недалеко от микрофона. Двадцать первое место в седьмом ряду. Стоит взметнуть над головой мандат, и председательствующему трудно тебя не заметить.

Один из самых острых моментов I Съезда — выборы Ельцина в Верховный Совет.

Сначала Ельцина забаллотировали. Это можно было предсказать сразу: он единственный шел в Совет Национальностей по альтернативному списку. А поскольку аппарат провел немалую работу, особенно в республиканских организациях, разъясняя, как и кого вычеркивать, шансов у Ельцина почти не оставалось.

Когда стало ясно, что Ельцин не прошел, встал депутат Алексей Казанник и сибирским напевным говорком объявил: он готов снять свою кандидатуру, но лишь при условии передачи своего мандата Ельцину. Часть зала встретила слова Казанника овацией, часть протестовала. Видимо, и Горбачев понял юридическую двусмысленность ситуации, и, когда я поднял руку, он тут же обратил на это внимание.

Я сказал, что по действующему законодательству и по правилам, принятым в любом парламенте, отказ может быть только безусловным. Нельзя отказаться от назначения в пользу другого. И поэтому, если депутат Казанник не собирается работать в Верховном Совете, условий Съезду он ставить не может.

Тут правые депутаты, удовлетворенные таким поворотом, заулыбались. Левые же напряглись. Успеваю заметить растерянность Казанника и обычную в трудных ситуациях непроницаемость Ельцина. Говорю, что при этом я понимаю и депутата Казанника, который отказывается не вообще, а для того, чтобы Борис Николаевич вошел в Верховный Совет. Поэтому мы можем принять решение чисто процедурного характера, а не специально по Ельцину и Казаннику. Пусть в случае отказа избранного в Верховный Совет депутата его место автоматически займет тот, кто набрал наибольшее количество голосов, но в высший орган власти не попал.

А именно так и было в случае с Ельциным.

Юридический выход, не нарушающий ни законности, ни справедливости, найден. Съезд его принимает, и Казанник, не ставя никаких условий, отказывается от места в Верховном Совете. Автоматически его место занимает Ельцин. Все последующее показывает, что этот шаг был правильным: москвичи, избравшие Бориса Николаевича народным депутатом, удовлетворены, напряжение в городе ослабевает. Можно работать дальше, можно сохранять надежду, что при новом парламентском тупике разумный выход в конце концов будет