Королевы не плачут - Олег Авраменко

- Ну все, хватит!

Бланка решительно встала, явно намереваясь указать ему на дверь. Однако Филипп был начеку; он тут же сгреб ее в объятия и усадил к себе на колени.

- Отпусти меня, Филипп! Сейчас же отпусти!

- Спокойно, пташечка! - произнес Филипп с металлом в голосе. - Если ты сию же минуту не уймешься, клянусь, я пренебрегу своими принципами и изнасилую тебя. Сегодня ты так возбуждаешь меня, что я, пожалуй, решусь на этот поступок.

- И покроешь себя позором!

- Ха! Кабы не так! Да ты скорее умрешь, чем обмолвишься кому-нибудь хоть словом. Еще и горничной строго-настрого прикажешь держать язык за зубами. Или я ошибаюсь?

Бланка обречено вздохнула, признавая его правоту.

- Нет, не ошибаешься.

- То-то и оно, - удовлетворенно констатировал Филипп. - Вот мы и пришли к согласию. Теперь, милочка, устраивайся поудобнее - ты даже не представляешь, какая для меня честь служить тебе креслом, - и мы продолжим наш разговор.

- О чем?

- Вернее, о ком. О нас с тобой. О том, как ты нравишься мне.

- И как я тебе нравлюсь?

- Очень нравишься, Бланка. Больше всех на свете.

- Врешь! Ты говоришь это всем женщинам, которых хочешь соблазнить.

- Но только не тебе. Тебе я не вру. Я просил твоей руки вовсе не потому, что ты была скомпрометирована теми дурацкими слухами. Право, если бы я женился на всех девицах, чья репутация была подмочена из-за меня, я был бы обладателем одного из самых больших гаремов во всем мусульманском мире. Но я не мусульманин, я принц христианский, и я собирался взять себе в жены ту, которая нравилась мне больше всех остальных. Тебя, сладкая моя. Потому что ты прелесть, ты чудо... Ты сводишь меня с ума!

На этот раз ему быстро удалось расстегнуть корсаж и обнажить ее плечи и грудь. Поначалу Бланка не могла собраться с силами для решительного отпора, памятую давешнюю угрозу Филиппа изнасиловать ее, а чуть погодя ей пришлось направить все свои усилия на то, чтобы преодолеть дикое возбуждение, вмиг поднявшееся в ней от легоньких, но бесконечно нежных прикосновений к ее коже его пальцев, губ и языка.

- Филипп, не надо... прошу... - умоляюще прошептала она.

- Ну неужели я чем-то хуже твоего Монтини? - спросил Филипп, страстно глядя ей в глаза. - Скажи - чем?

Бланка до боли закусила губу, еле сдерживаясь, чтобы не выкрикнуть: "Да ничем!" - и самой поцеловать его.

Филипп прижал голову Бланки к своей груди и зарылся лицом в ее душистых волосах. Она тихо постанывала в истоме, а ее руки все крепче обвивались вокруг его туловища. Наконец, Филипп поднял к себе ее лицо и пылко прошептал:

- Я люблю тебя, Бланка. В самом деле люблю... Я так тебя люблю! Я так сожалею, что мы не поженились. Очень сожалею... А ты - ты любишь меня?

Вместо ответа она закрыла подернутые поволокой карие глаза и чуть разжала губы. Наклонив голову, Филипп коснулся их своими губами - а мгновение спустя они слились воедино в жарком поцелуе.

Целовалась Бланка умело (в этом Монтини нельзя было упрекнуть), а губы ее были так сладки, что Филипп совсем одурел. Он опрокинул ее навзничь и, не обращая внимания на протестующие возгласы, отчаянные мольбы и угрозы, запустил свои руки ей под юбки. При этом обнаженная правая нога Бланки оказалась меж ног у Филиппа, и скорее машинально, чем осознанно, она пнула коленом ему в пах.

Удар вышел не очень сильным, но вполне достаточным, чтобы Филипп, взвыв от боли, сложился пополам и бухнулся с дивана на пол. Бланка приняла сидячее положение, одернула платье и прикрыла обнаженную грудь.

- Коломба! - громко позвала она.

Тотчас в комнату вбежала молоденькая горничная. Она плотно сжимала свои тонкие губы, ее смуглое лицо искажала гримаса едва сдерживаемого смеха, а большие черные глаза лучились весельем. Она явно была в курсе всего происходящего.

- Коломба, золотко, - сказала ей Бланка. - Господин принц собирается уходить. Проводи его, чтобы не заблудился.

Тем временем Филипп поднялся на ноги, но полностью выпрямиться еще не мог. На лице его отражалась адская смесь чувств - боли, досады, растерянности и недоумения. Горничная прыснула смехом и с издевкой заметила:

- Мне сдается, монсиньор, вам срочно надобно кой-куды сходить.

- Да иди ты туды!.. - простонал он и пулей вылетел из покоев Бланки.

"Этот Монтини - нахал, каких еще свет не видел, - раздраженно думал Филипп, несясь по темному коридору. - Когда-нибудь он доиграется, что я его порешу. И очень скоро..."

В ту ночь Бланка легла спать, отказавшись от приготовленной ей теплой купели. Обычно она мылась дважды - утром и вечером - и такое вопиющее отступление от правил попыталась оправдать перед собой тем, что якобы очень устала за день, а недавние переживания и вовсе лишили ее последних сил. В действительности же ей хотелось подольше сохранить на своем теле невидимые следы поцелуев и ласк Филиппа...

4. ФИЛИПП СТАНОВИТСЯ ДОЛЖНИКОМ,

А ЭРНАН МЕЖДУ ТЕМ ПЬЯНСТВУЕТ

Когда Филипп вернулся в банкетный зал, там еще оставалось человек двадцать пирующих. Молодые люди разделились на две почти равные группы, одной из которых, чисто мужской, заправлял Эрнан де Шатофьер. Хорошо зная привычки своего друга, Филипп догадался, что он устроил поединок выпивох и уже успел опоить всех своих соперников до зеленых чертиков, и их безоговорочная капитуляция была лишь вопросом времени.

Душой второй компании была Маргарита. Она безжалостно измывалась над Тибальдом Шампанским и графом Оской и натравливала их друг на друга, проявляя при том незаурядное остроумие, утонченное коварство и почти полнейшее бессердечие, а несколько ее кузин и кузенов искренне забавлялись этим представлением.

Появление Филиппа присутствующие восприняли с неподдельным изумлением. На мгновение в зале воцарилась напряженная тишина; двадцать пар осовелых глаз с немым вопросом уставились на него.

- Вот как! - озадаченно произнес Фернандо Уэльва. - Вы уже кончили?

Сказанная им пошлость была весьма характерна для его отношений с Бланкой, которую он ненавидел так же люто, как нежно любил ее Альфонсо, а она, в свою очередь, отвечала обоим братьям взаимностью, любя старшего и презирая младшего. В этой семейной вражде Филипп всякий раз принимал сторону Бланки, чем снискал себе глубокую ненависть Фернандо, и тот никогда не упускал случая уязвить его какой-нибудь едкой остротой - что, впрочем, в равной степени относилось и к Филиппу.

Грубая шутка Фернандо, видимо, пришлась по вкусу большинству пирующих, и зал просто таки сотрясся от гомерического хохота, в котором особо выделялся сочный баритон Шатофьера и густой бас Пуатье. Филипп подошел ближе к компании Маргариты и устремил на кастильского принца пронзительный взгляд.