Со взведенным курком - Иван Михайлович Мызгин

легко затеряться среди тысяч разношерстных богомольцев-паломников и ждать, пока явится кто-нибудь из комитетчиков — они время от времени навещают общежития, особенно если исчезал кто-либо из нелегальных.

И я ухватился за лавру, как за якорь спасения: «Пусть-ка господь бог и его земные присные послужат революции!»

Действительность превзошла мои самые радужные надежды. Оказалось, что в лавре не только обширные ночлежные, но и при каждой из них столовые-трапезные. Притом бесплатные! Правда, у дверей трапезных монахи поставили кружку, куда богомольцы поденежнее, а вернее — посовестливее, бросали, кто сколько мог.

Провел я в лавре под высоким покровительством православной церкви трое суток. Несмотря на все преимущества монастыря, я все же побаивался: а вдруг в какую-нибудь дурную башку придет идея проверить мои бумаги — и потому старался не попадаться на глаза одним и тем же людям. Ночевал каждую ночь в другом общежитии, кормился в разных трапезных. Скучища была страшная. И чтобы убить время, я побывал всюду, куда заглядывали паломники, «поклонился» всем мощам в ближних и дальних пещерах.

Понемногу стало одолевать беспокойство: а вдруг в организации провал? Вдруг все, с кем я связан, попали в руки охранки или вынуждены испариться из Киева? При этих мыслях мне делалось тошно. Один в незнакомом городе, без денег, без явок…

Настал четвертый день моего гостеванья в лавре. Обед. Захожу в столовую. На длинных дощатых столах, как обычно, дымятся миски с постными щами, возле мисок — деревянные ложки. Вдоль столов — скамьи. Перешагиваю через скамью, чтобы занять место — и вдруг:

— Петрусь!

Оборачиваюсь и, к своему восторгу, вижу Володю Алексеева и Люду Емельянову.

— Ты цел, Петрусь! Прямо-таки «в огне не тонешь, в воде не горишь»!

— Ну, если б я в огне не тонул, а…

— Тьфу, чертушка! — Володя потряс меня за плечи. — Тебя увидел, даже поговорку перековеркал!

Мы отошли в сторонку, подальше от любопытных. Мне уже расхотелось есть.

— Ты что, в одном пиджачишке? — спросил Володя уже серьезно. — Да-а, в таком виде выйти никак невозможно… Вот что, Людмила, ты побудь с ним здесь, только никуда не уходите, а то потом вас не разыщешь, а я сбегаю, куплю этому босяку пальто и шапку.

Володя скоро вернулся, и я расстался со спасительной обителью.

Дня через три, наконец, появился «Петрович». Но моих попутчиков все еще не было. И решили — подальше от греха! — отправить за границу покуда меня одного. «Петрович» вручил мне зашифрованные явки и адреса.

Мой путь лежал через Дубно и Кременец, оттуда — в пограничное село, потом — нелегальный бросок через кордон, и там с первой австрийской станции Броды поездом во Львов.

«Петрович» предупредил меня, что для переброски людей и транспортов через границу партия вынуждена обращаться к услугам профессионалов-контрабандистов.

— Но с этой публикой держи ухо востро. На всякий случай выдавай себя лучше за дезертира. На святой Руси беглого царского солдата испокон века жалеют.

С этим напутствием я и отправился в свою первую заграничную командировку.

В Кременец я прибыл без приключений. Нашел Чайную улицу и двухэтажный дом, над которым золотом сияла вывеска: «Большой Гранд-отель». В этом довольно грязном постоялом дворе я снял номер и заночевал.

Утром я спустился в «гостиную», уселся за столик, на котором валялись старые журналы, и, как мне было указано, принялся ждать газетчика. Вот и он… Но что такое?! «Петрович» говорил о старичке еврее, а это молодой парень, и к тому же русский. Может, здесь что-нибудь стряслось и этот газетчик заменил прежнего? Или газетчиков тут двое?

Заговорить ли с ним? Сказать ли пароль? Нет, нельзя.

До самого обеда я сидел как на иголках, делая вид, что с интересом просматриваю «Живописное обозрение» и «Ниву» «времен очаковских и покоренья Крыма». Двери гостиницы то и дело хлопали, входили и выходили какие-го люди, некоторые с любопытством косились на меня. Я нервничал, мне уже начинали мерещиться шпики.

Наконец дверь еще раз хлопнула, и в комнате появился человек с кипой газет под мышкой. Ура! Достаточно было взглянуть на него, чтобы понять: тот самый! Маленький, сухонький, сутуловатый старичок, кряхтя, свалил свою ношу на стол перед моим носом и сказал, глядя куда-то в сторону и потирая поясницу:

— Дзень добжий, пане. Ох, заныли мои стары кости!..

На старике был потерявший всякий цвет картуз, потертое мешковатое пальто и глубокие резиновые калоши. Все так же охая, он принялся разбирать газеты, что-то певуче бормоча себе под нос.

— Послушайте, господин, — пожалуй, я произнес это чересчур весело, — когда здесь получат сегодняшние «Московские ведомости»?

Не бросая своего дела, старичок вскинул на меня хоть и выцветшие, но остренькие глазки, словно два буравчика.

— А что пану так интересно в «Московских ведомостях»?

Ответ верный!

— Там должно быть объявление насчет одной службы…

— Так вам-таки да придется любоваться нашим местечком цилый тиждень…

Все в порядке!

Старик собрал оставшиеся газеты, оглянулся вокруг и, понизив голос, назвал мне улицу.

— Нехай пан приходит туда через два часа. Я там пана встречу.

И, прихрамывая, охая, растирая поясницу, старичок удалился.

Кременец являл в те времена типичный образец заштатного городишка Юго-Западного края. Основной его приметой была неописуемая грязь. И кривые улочки, где ютились жалкие хибарки еврейской и украинской бедноты, и улицы посолиднее, застроенные ладными домами местной «знати», знали одно-единственное «дорожное покрытие» — вязкую, непролазную черноземную хлябь.

Городок раскинулся на склоне холма; и казалось, будто весь он со всеми своими улочками и переулками, с домишками и развалинами старой крепости, с корчмами и церковью, костелом и синагогой медленно сползает вниз по толстому слою густой, жирной грязи.

С трудом вытаскивая ноги из этого месива, шел я к условленному месту. Нет-нет да и тревожили опасения: еще попадешь здесь в какую-нибудь ловушку! Того и гляди засосет это аховое местечко. Вот и указанный мне перекресток с распятием. Пока было все без обмана. На углу стоял давешний газетчик с невысоким, очень коренастым мужчиной в кожушке.

— Вот и пан пришел. Будьте знакомы, пане. О це и е той Грицько.

«Той Грицько» весело улыбался, скаля из-под усов крепкие желтые зубы.

Мы условились, что вечером попоздней я постучу в крайнюю хату по правой руке на той улице, что идет на запад, в сторону границы. Мне отопрут, и я дождусь там Грицька. Он подъедет на волах или конях и увезет меня в пограничное село, а оттуда переправит за кордон. До вечера же я побуду, на квартире у газетчика. На том мы с Грицьком и распрощались.

По наивности я полагал, что нервотрепка теперь позади,