Девочки Гарсиа - Хулия Альварес

– Мы с Лоло отправились в Нью-Йорк. У него была там конференция, и мы решили устроить из нее отпуск. Мы не ездили отдыхать с тех пор, как родился наш первый ребенок. Мы были очень бедны, – мать понизила голос. – Словами не описать, насколько мы были бедны. Но мы начинали видеть лучшие дни.

– Да что вы? – отозвался любовник. Он уже решил придерживаться этой фразы, которая звучала довольно поощрительно, но при этом не перебивала течение истории.

– Мы оставили девочек дома, но вот у этой… – мать снова показала на свою дочь, которая округлила глаза, глядя на любовника, – вот у этой повыпадали все волосы. И мы взяли ее с собой, чтобы показать врачу. Оказалось, это были просто нервы.

Любовник понимал, что Йоланде не хотелось, чтобы он знал какие-то интимные подробности ее тела. Она даже не выщипывала при нем брови. Немедленно надевала халат после ванны. Любовью они занимались только при выключенном свете. Все остальное время она твердила про Великую Мать, святость тела и сексуальную энергию, которая является источником вечной благодати. Иногда он жаловался, что встречается то ли с участницей движения за женское освобождение, то ли с католической сеньоритой. «Ты говоришь как мой бывший», – обижалась она.

– Однажды днем мы сели в переполненный автобус. – Мать покачала головой, вспоминая, насколько он был переполнен. – Не подберу слов, чтобы передать вам, насколько он был переполнен. В банке было больше сардин, чем яблок.

– Да что вы?

– Вы мне не верите? – насторожилась мать. Любовник кивнул в знак того, что верит. – Но уверяю вас, автобус был так переполнен, что у нас с Лоло все мозги перемешались. Я была убеждена, что она с Лоло, а Лоло был уверен, что она со мной. В общем, мы вышли на нашей остановке и переглянулись. «Где Йо?» – спросили мы одновременно. Тем временем автобус загрохотал прочь. Ну и, скажу я вам, мы пустились бежать, как два сумасшедших! Был час пик. Все оборачивались на нас, как будто мы удирали от полиции или еще чего, – при мысли о том беге голос матери стал задыхающимся. Любовник ждал, пока она догонит автобус в своих воспоминаниях.

– Раз-раз? – без особой надежды спросил искаженный голос.

– Квартала через два мы привлекли внимание водителя и забрались в автобус. И вообразите, что мы там увидели!

Любовнику хватило ума не высказывать догадок.

– Мы увидели, что она окружена толпой, как Иисус и старейшины.

– Да что вы? – улыбнулся любовник, не отрывая глаз от ее дочери на сцене. Йоланда была одной из самых популярных преподавательниц в университете, где он возглавлял кафедру сравнительного литературоведения.

– Она даже не заметила, что нас нет. Группа людей слушала, как она рассказывает стихотворение! Между прочим, этому стихотворению я сама ее научила. Может, вы о нем слышали? Его написал тот же человек, который сочинил стихотворение о черной птице.

– Стивенс? – предположил любовник.

Мать склонила голову набок.

– Не уверена. В общем, – продолжала она, – вообразите! Три года, а уже собирает толпу. Разумеется, она стала поэтессой.

– Возможно, вы имеете в виду По? Эдгара Аллана По?

– Да, его самого! Его самого! – воскликнула мать. – Стихотворение было про принцессу, которая жила у моря или что-то в этом роде. Послушайте. – Она начала декламировать:

Давным-давно… что-то там…

Где-то… в приморской дали…

Жила принцесса, что звалась тогда,

Называлась Аннабель-Ли…

Мать подняла глаза и заметила, что вся притихшая публика смотрит на нее. Она покраснела. Любовник хмыкнул и сжал ее предплечье. Стоящая на сцене поэтесса была уже представлена и ждала, пока седовласая женщина в первом ряду перестанет говорить.

– Посвящается Клайву, – сказала Йоланда, приступая к своему первому стихотворению. – «Постельная секстина».

Клайв робко улыбнулся матери, а мать с гордостью улыбнулась своей дочери.

Она больше не рассказывает свою любимую историю о Сандре. По ее словам, нужно забыть о прошлом, но на самом деле ей хотелось бы забыть лишь малую, недавнюю его часть. Тем не менее мать знает, что люди прислушиваются к категоричным утверждениям, а потому усталым голосом говорит: «Я хочу забыть о прошлом».

Последний раз мать рассказывала историю о своей второй дочери не по счастливому поводу, а давая объяснения доктору Тэндлману, главному психиатру больницы Маунт-Хоуп. Мать объясняла, почему они с мужем помещают свою дочь на лечение в частную психиатрическую лечебницу.

– Началось это с безумной диеты, – приступила она, складывая свой бумажный платок все более мелкими квадратиками.

Доктор Тэндлман наблюдал за ней и делал записи. Отец тихо сидел у окна и следил за движениями садовника, который одну за другой выкашивал темные полосы на лужайке.

– Вообразите, она морила себя голодом. – Мать отщипывала кусочки платка. – Неудивительно, что она сошла с ума.

– У нее был срыв. – Доктор Тэндлман взглянул на отца. – С клинической точки зрения ваша дочь не сумасшедшая.

– Что значит с клинической точки зрения? – нахмурилась мать. – Я не понимаю всех этих психологических словечек.

– Это значит… – начал доктор Тэндлман, заглянув в свою папку в поисках имени пациентки, – это значит, что Сандра не страдает от психоза или шизофрении, у нее просто был маленький срыв.

– Маленький срыв, – пробормотал себе под нос отец.

Садовник остановил грохочущую газонокосилку посреди ряда. Сплюнув, он вытер рот плечом и повел косилку дальше. Кусочки травы изрыгались в белый мешок, раздувающийся позади мотора. Отец почувствовал, что должен сказать что-то любезное.

– Миленькое у вас тут местечко, красивая территория.

– Ах, Лоло, – грустно проговорила мать и скомкала в кулаке остатки бумажного платка.

Доктор Тэндлман немного подождал на случай, если муж захочет ответить своей жене, а потом спросил у матери:

– Вы говорили, все началось с того, что она села на диету?

– Началось с той безумной диеты, – повторила мать так, будто только что нашла место в книге, на котором закончила читать. – Сэнди хотела выглядеть как эти тощие модели. Из всех она была самая красивая, вот ей и ударило в голову. У нас, знаете ли, четыре девочки.

Доктор Тэндлман записал: «Четыре девочки», хотя отец уже сказал ему об этом в ответ на вопрос: «Ни одного сына?» Вслух он неопределенно произнес:

– Четыре девочки.

Мать замялась и глянула на мужа, словно сомневаясь, насколько откровенными следует быть с этим незнакомцем.

– Уж и натерпелись мы с ними бед… – Она закатила глаза, давая понять, какие именно беды имеет в виду.

– Вы намекаете, что у других дочерей тоже случались срывы?

– Плохие мужчины, вот что у них случалось! – Мать хмуро взглянула на доктора, словно он был одним из ее бывших зятьев. – В общем-то, звучит разумно: разбитое сердце, срыв. Однако тут другое, тут сумасшествие. – Ладонь доктора протестующе вскинулась, но мать продолжала, не обращая на него внимания: – Не поймите меня превратно, остальные тоже не уродины. Но Сэнди, Сэнди – настоящая красавица: голубые глаза, кровь с молоком, всё при ней! – Мать энергично развела руками в стороны, словно показывая, насколько хорошенькая, светлокожая и голубоглазая у нее дочь. Клочки бумажного платка упали на пол, и она подняла соринки с ковра. – Мой прадед, знаете ли, женился на шведке. Так что у нас в семье светлая кровь, и вся она досталась Сэнди. Но вообразите, какая ирония судьбы: она хотела быть смуглокожей, как ее сестры.

– Это вполне понятно, – заметил доктор Тэндлман.

– Сумасшествие, и этим все сказано, – сердито возразила мать. – В общем, эта диета взяла верх. Когда ее сестра вышла замуж, Сэнди даже свадебный торт не попробовала – ни кусочка!

– Они хорошо ладили? – доктор Тэндлман поднял взгляд; его рука жила собственной жизнью и продолжала писать.

– Кто? – мать осуждающе моргнула. Этот человек задавал слишком много вопросов.

– Сиблинги, – пояснил доктор Тэндлман. – Они дружили? В их отношениях был элемент соперничества?

– Сиблинги? – Мать не одобряла все эти сумасшедшие психологические словечки. – Они сестры, – сказала она вместо объяснения.

– Иногда