Эффект Сюзан - Хёг Питер

С точки зрения формальной логики в этом есть смысл. И тем не менее это производит впечатление. Немного найдется в этом мире людей, которые в подобной ситуации не оглянулись бы назад.

Он уходит. На площади появляется автомобиль, мужчина открывает заднюю дверь и садится в машину.

Я заглядываю в глаза Харальду. Лицо у него белое.

Автомобиль уезжает. Мы видим, как он мелькает между офисными зданиями. Потом он пропадает из виду, но снова появляется у шлагбаума, шлагбаум поднимается, машина проезжает над железной дорогой, выезжает на Рювангс Алле и вливается в транспортный поток.

Мы вылезаем наружу, но не встаем. Прижавшись к земле, огибаем нашу машину и садимся на солнышке, прислонившись спиной к стене.

Я хочу что-то сказать, но язык мне не повинуется.

В десяти метрах от нас появляется какой-то человек. Он смотрит на нас. Это Магрете Сплид.

— Предлагаю подняться ко мне в кабинет, — говорит она.

11

Она ведет нас не к главному входу, а к той стене здания, которая выходит на спортивные площадки. Набирает код и прикладывает кончики пальцев к идентификатору, замок открывается, мы попадаем на черную лестницу. Я знаю, что скоро мое тело начнет трясти, но сейчас оно спокойно и собранно — работает режим выживания. Все мысли прервались, чувства — обострились. Лестница выложена плиткой терраццо, я узнаю отдельные породы камня: кварц, гранит, мрамор, маленькие кусочки сланца. Мы поднимаемся на третий этаж, проходим по пустым коридорам мимо закрытых дверей и входим в ее кабинет.

Он огромный, занимает весь угол этажа и выходит на легкоатлетический стадион и железную дорогу. Она достает бутылку родниковой воды из встроенного в шкаф холодильника и наливает всем троим. С полки снимает силиконовую маску, прикрепленную к короткому прозрачному пластиковому цилиндру, внутри которого находится аэрозольный патрон. Прижимает маску к лицу, нажимает на патрон и делает несколько медленных вдохов и выдохов.

— Хронический бронхит. В детстве я отравилась дымом.

В ее движениях есть что-то механическое: она так же потрясена, как и мы. С отсутствующим видом она поворачивает центральную часть диска для метания, закрывающая ее пластина соскакивает, из внутренней полости она достает маленькие свинцовые бруски и кладет их на стол. Мне тут же все становится понятно. Она тренируется, используя более тяжелый диск, чем установленный правилами соревнований, и это полностью согласуется с моим первым впечатлением о ней. Она человек, который постоянно ищет способы раздвигать границы, извлекая для себя пользу.

Она смотрит на Харальда, оценивает его возраст и психическое состояние. Потом пододвигает ко мне телефон.

— Полиция?

— Для них мы не в Дании.

Меня начинает трясти, мне нужно встать, сделать несколько шагов. Кабинет большой, словно гостиная, здесь все сделано с безупречным вкусом, преобладают серые тона. Ее спортивный костюм тоже серого цвета. Единственные цветные пятна в помещении — фотографии на стене.

Это не фотографии родственников, почему-то я понимаю, что у нее нет семьи. На снимках изображены пиролитические явления, которые в обиходе называются грибовидным облаком. Это фотографии давних испытаний ядерного оружия, с 1961 года они стали проводиться под землей.

На стене примерно пять десятков снимков, некоторые из них черно-белые, некоторые цветные, некоторые сделаны с самолета, некоторые с воды, некоторые на земле. На каждой фотографии дата, место съемки и мощность взрыва в тротиловом эквиваленте: 1 ноября 1952 г., атолл Эниветок, 10,4 мегатонны, из них 15–20 процентов от синтеза; 6 августа 1945 г., Хиросима, 15 килотонн; атолл Бикини, 1 марта 1954 г., 15 мегатонн; 27 декабря 1960 г., Регган, Алжир, 1,6 килотонны; 4 сентября 1961 г., Семипалатинск, 150 килотонн; 6 октября 1962 г., атолл Джонстон, 11,3 килотонны.

— Я уговорила НАСА опубликовать снимки, — объясняет она, — пятнадцать лет назад.

Каждая фотография поражает своей красотой — одновременно жестокой и притягательной.

Там, где фотографии заканчиваются, у стены стоит неглубокий шкаф, от пола до потолка, со стеклянными дверцами, в нем ее спортивные трофеи. По меньшей мере сотня. В центре — серебряная олимпийская медаль.

— Мой датский рекорд до сих пор никто не побил. Ему уже сорок лет. Если бы не появились анаболические стероиды, я бы выиграла золото в Москве в восьмидесятом году. В стометровке брассом. Мы с Сюсанне Нильсен. Было взято десять тысяч допинг-проб, ни одной положительной. Наука стала мешать отделять ложь от истины.

Это обращено ко мне.

— Я физик, — говорю я. — Допинг — это дело рук химиков.

Она сдержанный человек, при обычных обстоятельствах она никогда бы не заговорила о себе. Если бы не потрясение. И не эффект. Сквозь эту брешь я и пытаюсь до нее достучаться.

— Что представляет собой Комиссия будущего?

— Представляла. Ее расформировали в две тысячи пятнадцатом.

— Когда она была создана?

— В начале семидесятых.

Она отвечает как автомат.

— С какой целью?

— Консультирование сменяющихся правительств.

У меня начинают трястись ноги. Я хожу вдоль стены, чтобы унять дрожь в мышцах.

— Почему она была засекречена?

— Чтобы обеспечить независимость от политиков и ученых. Чтобы защитить членов комиссии от давления.

— Кто отбирал членов комиссии?

— Через несколько лет после начала работы комиссия сама стала их подбирать.

Я добралась до доски с заметками. Тут тоже несколько воодушевляющих фотографий. На них горящие города. И это не какой-нибудь бытовой пожар в соседней деревушке. Тут целые города, уничтожаемые огненной стихией. Языки пламени — белые, как при интенсивном горении, которое возникает только при тысяче градусов и выше. Под фотографиями — названия городов и даты: Дрезден, 13 и 14 февраля 1945 г.; Гамбург, 27 июля 1943 г.; Кёльн, 20 мая 1942 г.; Токио, 10 марта 1945-го. Это самые крупные бомбардировки союзниками гражданского населения во время Второй мировой войны.

Она подходит ко мне, встает за спиной.

— Я была там. В Дрездене. Мне было три года. Мой отец был немцем. Погиб на Восточном фронте. Я жила с матерью. Мой бронхит с тех времен. Кто обещал вам снятие обвинения?

— Человек по имени Торкиль Хайн. Вы такого знаете?

Она молчит. Но между нами возник контакт.

— Секретность, — говорю я, — это какая-то не датская практика. Если бы речь шла о безопасности членов комиссии, то независимый Совет по экономике мог бы точно так же быть полностью засекречен.

— Он и был засекречен. За несколько лет до его создания появилось решение о неразглашении информации о нем. Об открытости заговорили позднее, в последние месяцы… — Она останавливается, пытаясь вспомнить.

— Осень шестьдесят второго, — говорит Харальд. — Председательствовали Хофмайер, Карл Иверсен и Сёрен Гаммельгор.

На минуту она теряет дар речи. Так бывает со всеми, кто сталкивается с Харальдом, когда он выходит на сцену для участия в великой викторине, посвященной мировым событиям.

— У него память, как липучка для мух, — говорю я. — Это с рождения. Все прилипает.

— Но мысль о создании Экономического совета возникла гораздо раньше, — говорит она. — Это была главная идея Кампмана[6]. Законодательно защитить его, анонимизировав членов. Но Кель Филип был из партии Радикальных Венстре[7]. Он был против секретности. Кампман хотел, чтобы только члены совета знали, кто есть кто.

Теперь все мое тело бьет мелкая дрожь. Я начинаю терять концентрацию. Поднимаю телефонную трубку, чтобы вызвать такси.

— Я отвезу вас домой, — говорит она.

У нее «мерседес», мы садимся в него на парковке в подвальном этаже.

Я прошу ее остановиться у останков нашего автомобиля. Выхожу из машины, открываю сначала водительскую дверь грузовика, потом фургона. Опираясь на костыль, поднимаюсь на гусеницу экскаватора и заглядываю в кабину. Потом снова сажусь на заднее сидение рядом с Харальдом.