Кто эта женщина? - Юлия Александровна Лавряшина

не оказалось поблизости. И Лариса до сих пор не могла простить себе этого.

Младенцем Антон спал с ней в одной кровати – было спокойней, когда она слышала его дыхание, чувствовала копошение под боком. «Приспать» ребенка, как говорили соседки, Лариса никогда не боялась. Для нее не составляло труда проснуться мгновенно, едва сын начинал кряхтеть, словно старичок, поначалу такой же лысенький и сморщенный.

– Ты такой красивый, – шептала она, восхищенно разглядывая красные, морщинистые ступни и покрытые диатезными чешуйками ручки. – Самый чудесный мальчик…

То, что рыженький малыш походил на отца, ничуть не огорчало ее – тогда она любила мужа со всей страстью, на какую была способна. А возможности ее в этом оказались велики. Уже после его отъезда в Германию Ларису еще раз накрыло любовью по десятибалльной шкале, и она до сих пор благодарила Бога, что выбралась из этого испытания живой. Ведь она еще была нужна сыну.

До этого дня – просто необходима…

Но когда он вернулся домой, сопроводив Киру в травмпункт, Лариса сразу увидела, что ее собственному отражению больше нет места в любимых глазах. Хотя Антон старался казаться беспечным, как всегда… Чего это стоило ему уже не первый год, никто, кроме матери, не подозревал. Другие могли догадываться, но только Лариса видела его рыдающим, отчаявшимся, полным ненависти ко всему миру. И сумела излечить душу сына… По крайней мере, исцелить до того состояния, когда Антон стал способен надевать маску жизнерадостности самостоятельно.

Теперь он мог выжить без матери.

– Ты доставил девушку домой? – зачем-то спросила она, слегка растерявшись от его нового взгляда.

Это и так было очевидно. Антон не способен бросить попавшего в беду. Хотя его в тот год бросили все, кроме матери. Но Лариса скорее вырвала бы себе язык, чем позволила себе напомнить сыну, чем он ей обязан.

Медленно повернув голову, точно требовалось проникнуть в привычный мир через защитную пелену, Антон кивнул:

– Теперь я знаю, где она живет.

– Кира, правильно? У нее удивительные глаза.

– Она вообще удивительная.

«А вдруг это действительно – та самая девушка?» – вместо ревности, которую приписывают матерям, Лариса ощутила прилив ликования. Если нашлась единственная, способная заменить ее сыну мать, это же настоящее счастье! Наконец-то ее душа станет спокойна за сына, и не потребуется больше просыпаться каждую ночь, чтобы прокрасться к его комнате и вслушаться – спит ли? Все ли в порядке? Она перельет свое гигантское чувство ответственности в душу его жены и сможет вздохнуть спокойно. Может быть, даже заживет своей жизнью… Вот только что это такое – жизнь вне проблем и интересов сына – Лариса пока представить себе не могла.

– Что-то у нас пусто сегодня, – заметил он, окончательно вернувшись к реальности.

– Слава богу, – легко отозвалась Лариса. – А то я не справилась бы без тебя.

Антон покачал головой:

– Справилась бы… Ты с чем угодно справишься.

– Если ты так пытаешься подготовить меня к тому, что скоро я могу остаться одна, не старайся! К этому я давно готова. – Она улыбнулась, чтобы сын не заподозрил бравады на грани слез. Их ведь не было, даже в глубине души не созрели.

Присев за столик, он посмотрел на нее исподлобья:

– Мам?

– Что такое? Думаешь, я кривлю душой? Ничего подобного. Я люблю тебя. Понимаешь, что это значит? Я хочу, чтобы ты был счастлив. Все. И никаких условий… Ты голоден? Ужин давно готов, я сейчас принесу.

– Бабушка спит?

– Конечно. Посмотри на часы!

Скрывшись на кухне, Лариса беззвучно рассмеялась: «Смешной!» Кажется, он не до конца ей поверил. Фрейд со товарищи задурили головы целым поколениям, внушили всякие мерзости… А материнская любовь проста: отдать ребенку последний глоток кислорода. Лишь бы жил. Требовать отдачи – значит расписаться в ущербности своей любви. В ее корыстности. Лариса любила сына бескорыстно.

На ужин она приготовила картофельные ватрушки, и хотя было уже поздновато наедаться, они все же дали себе волю. Антон был голоден от волнений, которые теперь выплескивал на мать:

– Она испугалась, что я воспользуюсь ее беспомощностью, представляешь? Я по глазам увидел… Это что же за уроды ей попадались до сих пор?!

– О, таких полным-полно. – Задумавшись, Лариса вертела перед глазами сочный кусочек помидора, с которого капало красное. – Жаль, что девочке пришлось столкнуться с подобным… Впрочем, мы еще ничего о ней не знаем.

У нее непроизвольно выскочило это «мы» – до сих пор они с сыном всегда были заодно. Лариса взглянула на него вопросительно, но, кажется, Антон не обратил внимания. Он был слишком занят мыслями о Кире. Его крупные губы подрагивали, будто их разговор продолжался…

Лариса попыталась поймать его взгляд:

– Или она успела что-нибудь рассказать о себе?

Продолжая жевать с аппетитом, что она всегда так любила в сыне, Антон мотнул головой:

– Кира не болтлива.

– И это хорошо. Только не заговори ее до смерти.

Хмыкнув с набитым ртом, Антон промычал:

– Я постараюсь.

Салфеткой сняв картофельную крошку с уголка его рта, Лариса спросила:

– Она придет к нам?

Он громко сглотнул и посмотрел на мать серьезно:

– Я очень на это надеюсь.

– Она придет.

– Откуда ты знаешь?

– Если бы я на новом месте встретила хороших людей, то не упустила бы их.

– Это мы-то – хорошие люди?

Лариса опешила:

– Разве нет?

– Шучу-шучу! Конечно, мы – хорошие. Особенно я. Опять шучу. Особенно – ты. Вот это уже всерьез.

– Думаю, я и вправду – неплохой человек. – Лариса рассмеялась. – Твой отец звонил.

Перед ее глазами мелькнула вилка:

– Ого! С чего это вдруг?

– Спрашивал, как ты… Живописал красоты Баварии.

– Там и вправду ничего.

– Ты тоже покопался в Интернете?

– И ты? Ну, это объяснимо, правда? Он наконец нашел работу?

Теперь ей стало по-настоящему смешно:

– Все еще живет на пособие! И считает, что неплохо устроился. Не понимаю я этих немцев: зачем они пустили в страну столько дармоедов?

– У них комплекс вины после Второй мировой. – Антон отправил в рот последний кусок ватрушки и закатил глаза. – М-м… Вкусно, мам. Они грехи замаливают всей нацией. Разве не так?

Она промокнула со стола каплю помидорного сока:

– Ну, перед Россией понятно. А при чем тут, простите, страны третьего мира?

Выпучив глаза, Антон произнес по слогам:

– То-ле-рант-ность.

– То есть терпимость. Если вспомнить, что бордели называли домами терпимости, это слово приобретает иной оттенок.

– Мама! – протянул он с упреком и поцокал языком. – Откуда ты знаешь о таких вещах? Кто тебе рассказал?

– Да ну тебя! – усмехнулась она и бросила взгляд на окно, за которым давно сгустилась темнота. – Мы – полуночники. Если так пойдет, скоро сами превратимся в кошек.

Его мысли опять улетели к окну Киры:

– У ее квартирной хозяйки тоже куча кошек. Не своих, как я понял, она их подкармливает. Почему одинокие женщины обзаводятся не детьми, а животными?

– Ответственности меньше? – произнесла Лариса полувопросительно. – К тому же никто не позволит одинокой женщине усыновить ребенка.

– Я имел в виду своих детей.

– А если не от кого родить?

У него внезапно вытянулось лицо:

– Это ты про