Озеро - Банана Ёсимото

Судя по его словам, он смог полностью освободить головной мозг от проблем тела и сосредоточиться на учебе. Для него это было несложно, но Накадзима заметил, что осознает, насколько опасным это может быть в реальном мире.

Решение Накадзимы потребовало от него немалого героизма. И его история была тому подтверждением.

За время, которое потребовалось на прохождение пути от полной неучености до поступления в заветный университет, Накадзима похудел на двадцать килограммов. Вследствие этого он совершенно не мог есть и, упав в обморок прямо на улице, угодил в больницу. После нескольких капельниц выжил.

— Ведь ты же хочешь стать врачом. Как же ты довел себя до такого? — спросила я, на что Накадзима рассмеялся в ответ.

Оказалось, что сейчас он учится в аспирантуре медицинского факультета, но при этом на том отделении, где готовят исследователей, а вовсе не врачей-практиков.

Накадзима поведал, что учеба настолько поглотила его, что ему уже не остановиться, а когда он попробовал отделить голову от тела и его потребностей, это дало результат: успехи в учении заметно выросли, а вот тело пришлось практически забросить.

— Знаешь, что касается тела, то я крепко усвоил, что оно с некоторым опозданием отвечает на приказы, которое ему посылает голова, — сказал Накадзима.

— То есть опаздывает?

— Сначала, когда мозг отдает приказ, все относительно просто: функции тела рассчитаны на то, чтобы выделить взамен какое-то минимальное количество энергии. Все шло успешно, и я, по-видимому, переоценил себя. Однако, как бы это лучше объяснить, когда мой организм резко ускорился и я со всей серьезностью приказал ему сделать остановку, чтобы принять пишу и хорошенько размять руки и ноги, добился эффекта остановившейся карусели. Это когда она, продолжая свое движение, плавно останавливает ход. Я не учел этого и продолжал на пределе понапрасну напрягать свой организм. А он все больше тормозил, и это чуть было не стоило мне жизни.

— Слушай, я, конечно, понимаю, что это вполне тебе по силам, но ты завязывай с подобными экспериментами! Это ведь такая нагрузка для организма! И все это плачевно заканчивается, не так ли?! — возмутилась я.

— Так. Поэтому ТАК я больше не учусь. Сейчас я просто перевариваю полученные знания, — улыбнулся Накадзима.

Ничего себе, это называется "просто перевариваю". При этом он учится в аспирантуре и, несмотря на то что находится в свободном полете, пишет свою научную работу, самостоятельно ведет исследование, читает сопутствующую литературу... Я была просто поражена столь потрясающими навыками в учебе и тяге к самосовершенствованию.

— Я учился как сумасшедший и внезапно очнулся. Если буду продолжать в таком духе, о совершенно точно смогу окончить докторантуру и, если напишу диссертацию, определенно смогу получить степень доктора. После этого я займусь поиском работы и, наверное, смогу найти подходящее местечко в каком-нибудь японском НИИ. Однако, если останусь в Японии продолжать свои исследования, я не нижу для себя блестящих перспектив. И вот тут я задумался: а не попробовать ли мне уехать за границу? Эта мысль давненько засела в моей голове, но прежде она не была столь навязчивой... — продолжал свой рассказ Накадзима.

— Я не очень-то во всем этом смыслю, но уверена в одном: если ты уже смог добиться такого, то тебе все по плечу. Абсолютно все, что бы ты ни задумал... — сказала я.

А про себя рассудила так, что его отъезд за границу, по всей вероятности, будет означать для нас расставание.

Что, если моя квартира для Накадзимы — это всего лишь временное пристанище перед бегством из Японии?

Однако мне показалось, что сейчас еще не время это обсуждать.

Я вспомнила, как он уверял меня, что хочет встретиться со старым другом, но в то же время его опечаленный вид не вязался со сказанным. Я спросила:

— А с тем другом тебе непременно сейчас нужно увидеться?

— Да не то чтобы... Просто мне кажется, что именно сейчас я, возможно, мог бы... — ответил Накадзима.

— Это при условии, что я буду рядом?

— Да... Если ты будешь рядом, такая легкая и светлая... — подтвердил Накадзима.

Я рассмеялась:

— Ну, знаешь, не такая уж я "белая и пушистая".

Я с сожалением подумала о том, что я действительно не сахар.

Возможно, с ним я была относительно светлой и легкой, и Накадзима сильно преувеличил эту черту моего характера, доставшуюся от мамы. А если так, то впоследствии, когда наружу выйдет мрачная составляющая моей сущности, он может почувствовать себя обманутым.

— Я знаю. Именно поэтому, как бы это сказать... как бы я ни выразился, мне не подобрать нужных слов, в общем, для меня — в самый раз. Нелепая фраза, конечно, но ты — идеальный вариант.

Каким-то образом я смогла понять то, что он пытался мне сказать.

Мне кажется, что Накадзима мог использовать совершенно иные выражения и описать гораздо точнее и правильнее и свое состояние, когда он буквально истязал себя учебой, и то, что думает о моем характере. Однако в общении со мной он, по-видимому, старался избегать сложных слов и говорить проще и доступнее, чтобы соответствовать моему уровню, оттого и фразы его выходили несколько пространными и неуклюжими.

Тем не менее я чувствовала, что для Накадзимы этот наш разговор был очень важен и полезен, и поэтому мне хотелось продолжать слушать, и я нарочно слегка кивала в знак понимания.

— Кстати, Тихиро-сан, для тебя, наверное, любовь важнее всего. Однако при этом ты не стала бы всецело контролировать другого человека, не так ли? — спросил Накадзима.

— Думаю, что не стала бы, — ответила и

— Мне кажется, ты очень заботилась о своей маме, которой не стало. Однако тебе ведь несомненно приходилось задумываться о том, что — и так, по-моему, в каждой семье — любви и ненависти всегда примерно пополам? И не важно, чего мы выделяем больше.

— Да, это так...

— А к своему отцу ты не испытываешь ненависти?

— Нет, ненависти нет. Скорее даже я его люблю. Знаешь, семье, в которой я росла, не хватало какой-то формальной структуры, но, мне кажется, это вполне компенсировалось той особенной средой, в которой свою любовь выражали чаще и легче, чем во многих обычных семьях. Никто не был скован какими-то жесткими рамками, но каждый прилагал усилия, для поддержания этой атмосферы.

— Ну да, в общем-то, когда у тебя есть семья, об этом как-то не думаешь, чувствуешь себя спокойно. Ты воспринимаешь людей такими, какие они есть, и даже меня ты воспринимаешь вполне нормально и совершенно не требуешь, чтобы я стал таким или стал другим, не так ли? — невозмутимо продолжал Накадзимa. — Вот это мне и нравится. Я чересчур, буквально болезненно чувствителен к насилию. Я его распознаю сразу. Большинство людей по обыкновению своему, совсем того не желая, все-таки допускают небольшое насилие в отношении других. А ты из тех людей, в которых этого самого насилия ничтожно мало.

— А ты? К каким людям относишься ты сам? — поинтересовалась я.

— Я сейчас впервые буду откровенен и скажу, что всю жизнь мне было тяжело, пока не умерла моя мама, которая жила только одним мной. Она настолько замкнулась на мне, что даже отец не выдержал этого и в отчаянии сбежал, — признался Накадзима. — Мне было несладко. Однако по разным причинам нам приходилось надолго расставаться, и потому я всегда с теплотой и любовью думал о своей маме. Но стоило нам пожить вместе, как я буквально начинал задыхаться под давлением ее любви. К примеру, когда я ненадолго выходил из дома, она обязательно должна была знать, когда я вернусь. А стоило мне хоть немножко задержаться, так она ждала меня у двери о слезами на глазах. Таким она была человеком.

И все же она умерла, так недолго пожив нормальной жизнью, что во мне до сих пор живут смутные противоречивые чувства, которые только усиливаются с годами. В моем сердце запечатлены два образа: с одной стороны, некий идеал, а с другой — пресс какой-то женской одержимости. И то и другое — характер моей мамы.

Однако так называемый идеальный образ настолько огромный, что просто угнетает, ты ощущаешь себя какой-то ничтожной песчинкой. Если бы не было мамы, и меня бы сейчас здесь не было. Мне кажется, что чувство благодарности, которое я испытываю к ней, будь она даже жива, мне ни в жизнь не выразить.

Были у нас и кошмарные периоды. Были и такие, когда мы заходили в окончательный тупик, подобно паре любовников, и не знали, что нам делать. В то время мы оба лечились, но так как это ничуть не помогало, я по совету врача временно поселился в маленьком домике наших родственников. Это был старый ветхий домишко в сельской местности, в глуши, где ничего не было. Здесь я тихо и спокойно прожил какое-то время. Летом тут было прохладно, а зимой — невообразимо холодно. Я постоянно замерзал. Зато пейзажи там великолепные. Отовсюду виднелось озеро. Это было одинокое, заброшенное, но в то же время чистое и красивое место.

Сейчас в этом доме живет мой друг, с которым мы давно созваниваемся. Я очень хочу туда поехать и все собираюсь это сделать, но как подумаю обо всем, что меня связывает с этим местом, холодный пот прошибает. Вот уже несколько лет я неоднократно намеревался отправиться к озеру, но каждый раз под каким-нибудь предлогом откладывал поездку. Я никак не могу понять, что именно заставляет меня покрываться холодным потом: воспоминания о маме или же память о той дружбе.