В мечтах о швейной машинке - Бьянка Питцорно

днями просиживала у постели синьорины Эстер и с которой я поделилась своими мыслями, сперва только посмеялась, а после рассердилась. «Хватит тут каркать, – проворчала она. – Маркиза здорова, все органы у неё в полном порядке. Ну, пострадает немного, так ничего в том страшного нет. Боль – она ведь сразу забудется, стоит только ребёночка на руки взять», – но на всякий случай всё-таки рассказала, при каких симптомах стоит звать её немедленно. Доктор, с со своей стороны, стал заходить реже: много времени просиживал у постели какого-то важного больного (более важного, чем маркиза) – у того в любой момент мог начаться кризис, который либо убил бы его, либо помог выкарабкаться.

«Первые роды всегда долгие, – успокаивал он будущего отца. – Поначалу и повитухи хватит, опыта ей не занимать. А уж она скажет, когда отправить за мной коляску».

Наконец в начале февраля, в четверг, незадолго до рассвета, начались схватки. Я послала конюха за повитухой, и через полчаса она уже сидела возле роженицы. «Придётся потерпеть, – сказала она синьорине Эстер и её мужу, прибежавшему из гостевой комнаты в халате и непричёсанным. – Думаю, юный синьор или синьорина не почтит нас своим присутствием до самого вечера, и это если поторопится, – иначе дело может занять ещё больше времени. Крепитесь, маркиза. Подумайте о том, как хорош широкий проспект воскресным утром, о большом бале-маскараде в переполненном театре, подумайте о том, сколько там людей, – и все они родились совершенно одинаковым образом».

Синьорина Эстер стонала от боли, но роды всё никак не начинались. Между двумя волнами схваток повитуха предложила ей поспать, чтобы немного восстановить силы. Маркиза выпроводили из комнаты, чтобы его волнение и постоянное хождение вокруг кровати не тревожили роженицу. Прошло время обеда, а затем и ужина. Повитуха потихоньку спустилась поесть на кухню, наказав мне не беспокоиться: всё равно в е      ё отсутствие ничего не случится. А уж если я так не хочу уходить, она мне что-нибудь принесёт. Но у меня скрутило живот, и я не могла заставить себя проглотить и крошки. Не знаю, как в промежутках между схватками синьорина Эстер находила силы разговаривать, даже смеялась. Она попросила меня открыть гардероб и показать ей крошечные распашонки с пинетками. «Напрасно мы сделали их такими маленькими, – шептала она. – Мне кажется, внутри меня ворочается настоящий гигант и всё никак не может найти выхода». Она снова тяжело задышала, протяжно вскрикивая и закусывая край простыни, потом ненадолго задремала и с визгом проснулась, больно сжав руку повитухи, но сразу же извинилась за то, что заставила нас волноваться. Несколько раз звала мужа: «Только не говорите ему, как я страдаю». Тот время от времени стучал в дверь, и если был момент затишья, повитуха впускала его, а в противном случае кричала: «Подите прочь! Это зрелище не для мужских глаз!»

Заходил узнать новости синьор Артонези, но лишь поцеловал взмокший от пота лоб дочери, которая в тот момент отдыхала, и вернулся домой. Ночь пришла и прошла. Как и сама роженица, мы с повитухой, сменяя друг друга, ненадолго засыпали прямо в креслах, пока за окном не забрезжил рассвет. Время от времени повитуха приподнимала простыни: «Крепитесь, маркиза, придётся ещё немного потерпеть». В восемь утра в дверь постучал муж и, не услышав ответа, заглянул внутрь: «Всё ещё безрезультатно?» – но синьорина Эстер, зашедшись в крике, его не услышала, и он поспешно отпрянул.

Чуть позже послышался шорох колёс по гравию – через сад катила коляска. Это был редкий миг покоя: маркиза спала, а повитуха как раз отошла в гардеробную умыться и привести в порядок причёску. Я выглянула в окно и увидела выходящего из экипажа с саквояжем в руке доктора Фратту. Неужели маркиз, напуганный криками жены, послал за ним, ничего не сказав повитухе? Или доктор приехал сам? Я видела, что они поднялись на террасу и вошли в гостиную.

Не знаю, как мне пришла в голову эта мысль, кто подтолкнул меня к ней – ангел-хранитель или злобный гений, но я бросилась к кровати, смочила салфетку водой из кувшина и осторожно провела ею по лбу синьорины Эстер; та сразу же открыла глаза. «Тс-с-с! – прошептала я, поднеся палец к губам. – Давайте послушаем». Потом на цыпочках подошла к печи и открыла заслонку. В комнате послышались два мужских голоса, настолько громких и отчётливых, что вышедшая из гардеробной повитуха удивлённо обвела взглядом спальню, ожидая увидеть посетителей. Я указала ей на печь и сделала знак молчать.

Говорил доктор:

– Судя по тому, что я слышал, ситуация критическая, требуется срочное вмешательство. Нельзя терять ни минуты.

Повитуха презрительно скривилась – всего пару минут назад она сказала мне: «Схожу умоюсь, пока маркиза спит. Спешить некуда – ребёнок развёрнут правильно, роды пройдут как по маслу, хотя ещё часок-другой, пожалуй, займут. Так что не беспокойся, всё хорошо».

О какой же критической ситуации говорил доктор, если он только приехал и ещё не успел ничего увидеть? «Судя по тому, что я слышал», – и что же он слышал? От кого?

– Тогда поднимайтесь скорее! – взволнованно воскликнул маркиз. – Моя жена...

– Да-да, конечно, Ваша жена, – мрачно перебил доктор. – Простите, но я должен кое о чём спросить.

– Пойдёмте же, спросите на лестнице или в спальне! Идёмте!

– Нет, синьор маркиз, об этом мы с Вами должны поговорить наедине, и чтобы никто нас не слышал. Особенно Ваша жена.

Эстер изумлённо расширила глаза и приподнялась на кровати.

– Тише! – жестом велела я.

– Я слушаю, – ответил маркиз, дрожа от нетерпения.

– Может так случиться – я говорю