Западня на сцене - Герхард Шерфлинг

— И что, декоратор не пошел за ним следом? — покачал головой Штегеман. — Он ведь понимал, что Крампе не в себе. И что вообще он парень буйный. Помните, как он разбушевался во время репетиции? Несколько человек с трудом удержали его, когда он бросился на Пернвица!

— Как раз наоборот — пошел! И даже заговорил с Крампе, — кивнул криминальмейстер. — Но тот ему не ответил. Наверное, Крампе просто не понял, чего от него хотят, и смотрел на декоратора, как баран на новые ворота. Тогда Блехшмидт махнул на него рукой, слишком тот, дескать, пьян, чтобы натворить дел.

— Мы тоже так решили, — проворчал Штегеман. — Возможно, мы ошиблись, и он только притворялся пьяным.

— На это у него не хватило бы ума, хотя… — Маркус наморщил лоб, лицо его приняло озабоченное выражение, — … хотя я не поверил, что он действительно так крепко спал на диванчике, — он вздохнул. — А мы все обсуждаем и обсуждаем и топчемся на месте. Копать надо, копать! Официант, счет!

Их официант был, очевидно, болен профессиональным недугом обслуживающего персонала — он был туговат на ухо. Пришлось набраться терпения, пока его удалось перехватить по дороге на кухню.

Пока прокурор, а затем Штегеман расплачивались, Маркус еще раз осмотрел зал ресторана, в котором не было сейчас ни одного свободного места. За соседним столиком сидела тучная дама со своим раскормленным сыночком, которого она то и дело поглаживала по рукам и буквально пожирала глазами. Ему было это неприятно. Пожилая пара справа как села за стол с полчаса назад, так и не произнесла за все время ни слова. К девушкам за угловым столиком напротив подсело двое парней. Их громкий смех заглушал голоса всех сидевших вокруг.

Обычная, будничная атмосфера ресторана в такое время. Однако Маркус ощутил вдруг необъяснимое чувство тревоги. Что с ним? Он продолжал оглядывать зал. Никаких знакомых здесь нет, да и откуда им взяться. Хотя… Кто та стройная светловолосая женщина в шубе, которая стоит у буфета? Она как будто бросила взгляд в его сторону, но тут же повернулась спиной. На голове ни шляпки, ни берета, в ярком свете лампионов ее волнистые волосы отливали светлым золотом. Ее фигура… и эти жесты… и эта манера разговаривать, отчетливо жестикулируя и слегка склонив голову набок…

— Семь двадцать пять, — повторил официант, несколько повысив голос. — Один ромштекс, две кружки пива.

— Получите. — Маркус с отсутствующим видом положил на стол десятимарковую купюру, не спуская глаз с блондинки, которая кивнула буфетчице и направилась к выходу.

— Это Бордин, — произнес у него за спиной Штегеман. — Купила французские сигареты. Какая женщина!

Маркус вздрогнул, расслышав в голосе Штегемана явное восхищение. Но с деланным безразличием проговорил:

— Вот как… Тоже пришла на генеральную пораньше — при таких обстоятельствах… Что же, пойдем.

Тем временем Бордин вышла из ресторана. И хотя Маркуса так и подмывало догнать ее, он нарочно медлил у гардероба, надевая пальто, и, пропустив всех, ступил на брусчатку ярмарочной площади последним.

Туман сгустился. Молочно-белые облака его тонкой кисеей покрыли весь прямоугольник площади, размыли изящные контуры старинных бюргерских домов и образовали над трезубцем Посейдона посреди фонтана что-то вроде нимба. Кроме хроменькой старушенции с собачкой и мужчины, согнувшегося под тяжестью чемодана, на площади ни души.

Маркус сунул руки в карманы пальто, прислушался. Откуда-то лилась тихая органная музыка — его любимая токката Баха. Конечно, это из монастырской церкви.

Музыка отзвучала, и все стихло. Подошвы шедших впереди криминалистов оставляли четкие следы на снегу, припорошившем тротуар. Мерзкая погода, прямо на нервы действует. Как и вся эта история… С какой такой стати Бордин заторопилась? Бордин… Пернвиц… Чушь какая — эти артистические псевдонимы…

— Ее зовут Клаудиа, — ответил Штегеман на его вопрос, оглянувшись. Круглое лицо обер-лейтенанта выглядело сосредоточенным — Клаудиа Бордин. Клаудиа…

А вот и коридор, где висят портреты актеров. Клаудиа Бордин быстро прошла в свою уборную, закрыла за собой дверь и прислонилась к ней спиной, тяжело дыша. Сердце билось часто-часто. Кришан. Никаких сомнений, это он, за прошедшие десять лет он внешне почти не изменился. Вот только лицо похудело, черты его сделались резче, да волосы поредели. На макушке уже просвечивает лысина. Она сразу узнала его, еще издали.

Несмотря на внутреннее возбуждение, Клаудиа горько улыбнулась. Как он осилит все это, ведь он такой тщеславный. Интересно, он женат?..

Какая невыносимая жара в этой тесной комнате! Истопник театра, наверное, рехнулся! Сняла пальто, подошла к окну, открыла. Порыв сырого воздуха остудил пылающее лицо. Выглянула во двор. Полицейская машина по-прежнему стоит у подъезда.

Что им здесь нужно? Эберхард мертв, и никто не в силах ему помочь! Трагический несчастный случай!.. Или они считают?.. Нет, быть не может. Достала носовой платок, вытерла слезы — они все текут и текут, словно сами по себе, помимо ее воли.

А Кришан, узнал он ее? Наверняка! Кристиан Маркус… Более двух лет она носила его фамилию. Счастливое, если вдуматься, было время за исключением нескольких последних месяцев. Любовь, та самая… А потом в ее жизни появился театр, взыграло честолюбие…

Клаудиа скомкала носовой платок, бросила его в сумочку, достала сигареты, закурила. Пожарные в театре пока не появлялись. Устроившись на подоконнике, пускала дым в полуоткрытое окно. Слава богу, Биргит не одна дома. Ее забрала Краузе, добродушная соседка-старушка. Удивительное дело, но ребенок не спросил даже, почему за ней не заехал папа — ведь он обещал!.. Да, все это еще предстоит пережить, а ребенок так раним…

И не позднее чем завтра за утренним кофе Биргит спросит: «Мама, а папочка что, под самое Рождество уехал?» Клаудиа тяжело вздохнула.

Чьи-то шаги во дворе, вот хлопнула дверь. В здании дирекции театра зажгли свет — это в комнате декоратора. И чуть ли не сразу после этого Блехшмидт показался в окне — и тут же задернул занавеску. Очевидно, он уже успел побывать в раздевалке за сценой, потому что на нем рабочий халат.

Он тоже один из тех, кто втихомолку радуется, что Эберхард впредь не попадется им на пути. Да, он не один такой, к сожалению… А что, если смерть Эберхарда все-таки не несчастный случай? Если кто-нибудь умышленно… Нет, не может быть!

Она бросила взгляд на желтоватую занавеску, за которой отчетливо вырисовывалась фигура декоратора. Он размахивал руками — спорил, наверное, с кем-то.

Служить в полицию Кристиан пошел десять лет назад, в Берлине. Наверняка он добился немалого, ума и настойчивости ему не занимать. А сейчас он, выходит, сидит в ресторанчике рядом с обер-лейтенантом, который ее допрашивал. Означать это может лишь одно: его вызвали сюда, ибо подозревают, что имело место уголовное преступление и Эберхард убит.

Клаудии прошлось сделать болезненное усилие, чтобы сглотнуть слюну — перехватило горло. А этот обер-лейтенант, как странно он смотрел на нее во время допроса. Задавая вопросы, он постоянно возвращался к стычке со Штейнике. И к ее краткому пребыванию на пустой сцене… Неужели ее подозревают в убийстве собственного мужа? Чудовищно! Какой абсурд…

Она вышвырнула окурок в окно, закрыв глаза, прислонилась к стене. Ее охватило удивительное чувство — будто неведомая сила неумолимо влечет ее к обрыву, и она вот-вот рухнет вниз.

Как они при сложившихся обстоятельствах встретятся с Кристианом? И он тоже будет подозревать ее?.. Исключено: он-то ее хорошо знает, понимает, что она не способна не только человека, но и муху убить!

Разошлись они уже давно. После этого он еще однажды приезжал к ней в Росток, как раз после ее успешного дебюта на сцене Народного театра. Встретил с букетом у самой двери ее квартиры… И остался на два дня, на два дня и две ночи…

Руки Клаудии покрылись гусиной кожей, и не только от холода. Вздохнув, отошла от окна. Туман, казалось, потянулся за ней в глубь комнаты. В здании дирекции огни зажглись и в окнах первого этажа. Это пришел Арнольд из производственного отдела. А на втором обычно малоподвижный и флегматичный Блехшмидт до сих пор возбужденно бегал туда-сюда по комнате.

Окно не закрывалось. Клаудиа сломала ноготь, пока задвинула округлый штырек. Вот еще! Только она пошла к столу, чтобы взять пилку для ногтей и включить верхний свет, как в дверь постучали — негромко, но настойчиво.

Она испуганно замерла, схватилась за спинку стула. Да, вот оно. И на сей раз это отнюдь не поклонник с розами.

— Войдите, — бесцветным голосом проговорила она, сама удивившись его звучанию.

В уборной было темно. Сначала он увидел только очертания фигуры и скорее угадал, чем увидел, как переливаются ее золотистые волосы.

— Что так поздно? — спросила она, не поворачивая головы.