Месть колдуна - Анатолий Дроздов

Прощаясь с Оксаной, я нажал комбинацию кнопок на аппарате. И умная машина ответила мне непрерывным сигналом в наушнике – мой телефон прослушивался…

У меня еще хватило сил встать из-за стола, раздеться и почистить зубы. Сумерки подступающего забытья уже сгущались в моем сознании, когда под одеяло скользнуло чье-то горячее и упругое тело. И я чисто инстинктивно обнял и прижал его к себе…

6.

Тревожная мелодия входного звонка ударила и продолжилась, не переставая, заполнив своим невыносимым звуком все вокруг. Очумело вскочив на постели, я затряс головой, стремясь стряхнуть этот надоедливый звон, но он не умолкал, тяжело ударяя по барабанным перепонкам. Машинально я резким рывком откинул одеяло, и из-под него показалась узкая девичья ступня с покрытым красным лаком ногтями. Я перевел взгляд левее: Аня спала, уткнувшись лицом в подушку, и надоедливый звук заставил ее только больше натянуть одеяло на голову.

Не успев еще толком осознать случившееся, я вскочил и, пошатываясь, побежал на тревожный звук. Задевая плечами за косяки и спотыкаясь об оставленную в прихожей обувь, я подскочил к двери, сдернул цепочку и повернул ручку замка. "Надо бы спросить кто", – мелькнула запоздалая мысль, но то, что я только что видел в своей спальне, вытеснило из головы все остальное, и я нажал на ручку…

Удар, профессиональный и точный, пришелся мне в левую челюсть. Падая, я зацепил рукой дверь стенного шкафа, она распахнулась и на секунду задержала нападавших, поэтому я успел сгруппироваться, свернувшись калачиком. Они били меня жестко и умело, метя носками черных ботинок в самые болезненные места. Поджав колени к груди и закрыв голову руками, я не сопротивлялся – сейчас это было бессмысленно. Сквозь узкую щель между пальцами я видел их лица, потные и напряженные, и узнал обоих – это были "бодигварды", с которыми я так невежливо обошелся вчера в гостинице. Сегодня они возвращали долг – и с лихвой: ожесточенно и, никем не сдерживаемые, пиная беззащитное тело на коврике в прихожей. Единственное, что мне оставалось: не обращать внимания на боль и постоянно двигаться, не позволяя им попадать носками ботинок в позвоночник и почки.

Они трудились надо мной с минуту или две, толкаясь в тесной прихожей; и теснота, к счастью, им надоела быстро. Худощавый – тот, что оказался вчера свидетелем записи и менее битым, наконец плюнул и достал из-за пояса короткую резиновую дубинку. Вернее, стальной тросик, запаянный в резину, – оружие спецвойск в советские времена, запрещенное впоследствии, но кое-где еще нежно любимое и сохраняемое.

Мне удалось угадать направление первого удара и двинуть ногой вниз, смягчая его. Но все равно дикая боль, несмотря на остававшуюся со вчерашнего в теле анестезию, перехватила дыхание и заставила опустить руки. В следующее мгновение огненный шар вспыхнул у меня перед глазами, и все исчезло…

Праздничный Дед Мороз сидел рядом со мной и, улыбаясь, ласково смотрел на меня лукавыми черными глазами. У Деда Мороза была коротко подстриженная седая борода, такие же седые с вкраплением черного вьющиеся волосы, и одет он был в накрахмаленный белый халат.

Я осмотрелся. Длинный коридор, залитый тусклым светом лампочек накаливания, тянулся за спиной Деда Мороза и терялся за дальним поворотом. Справа и слева были шероховатые стены, выкрашенные унылой больничной краской серого цвета, а позади в такой же стене подслеповато отсвечивало торцевое окно. Я находился там же – на койке в коридоре травматологического отделения, где меня оставили после процедурных дел. Я глянул на часы – дело шло к вечеру. Перед гипсовкой мне что-то вкололи, и я проспал полдня.

Дед Мороз улыбнулся, и широкие паутинки морщин побежали от его глаз к вискам.

– Здравствуйте, Михаил Борисович!

– Здравствуйте, – снова улыбнулся он и накрыл пухлой ладошкой мою руку. – Как себя чувствуете?

– Нормально.

– Ничего не болит?

Я прислушался к себе. Ныла нога, и в голове слегка постреливало.

– Терпимо.

– Правильно. Ушиб голени и шишка на голове. Не тошнит?

– Нет вроде бы.

– У вас крепкая голова.

Я глянул вдоль койки. На левой голени – от щиколотки до колена – белел гипс.

– Не волнуйтесь, у вас только ушиб, – успокоил меня человек в халате. – А гипс… Кто вас бил?

– Двое. Один пониже, худощавый, второй такой здоровенный амбал…

– Я так и понял. Они приехали вместе с вами, и им очень хотелось, чтобы у вас был перелом. Мне не жалко. Я велел наложить вам гипс. Хотя на самом деле там только ушиб; похромаете два-три дня – и все.

– Они поверили?

– Они потребовали снимок. У меня таких снимков полные шкафы. Я ополоснул один под краном, чтобы выглядел как свежий, и вынес им. Они уехали очень довольные… За что они вас? Из-за женщины?

Я молча кивнул. Можно было считать и так.

– Когда вы уже угомонитесь? Жена большого человека?

Я покачал головой:

– Я не встречаюсь с замужними. Просто на нее имели виды.

– А-а… – понимающе протянул он. – Тогда у вас есть оправдание. Не отступитесь?

– Ни за что!

– Берегитесь. Как мне показалось, это серьезные люди…

Он еще что-то говорил, а я с умилением смотрел на его озабоченное лицо праздничного Деда Мороза. Господи! Эти двое привезли меня сюда! И еще, наверное, подняли тарарам, потребовав заведующего. Вот он, получите! Ублюдки…

Когда я еще только разворачивал свой турбизнес, ко мне попросилась на работу черноглазая Люба, выпускница школы, не поступившая в институт. Она хорошо знала английский, и для начала я определил ее в офис – работать с клиентами и отвечать на звонки. Через два месяца она повезла первую группу туристов, а еще через полгода уже считалась лучшей старшей группы в фирме. Люба работала настолько хорошо, что я доверял ей самые ответственные маршруты – и хорошо платил за работу. Она умела ценить доброту, и, когда пару раз стала свидетелем ставших тогда обыденными моих приступов (боль в груди сгибала меня вдвое), свела меня со своим отцом, Михаилом Борисовичем. Тот без лишних слов засунул меня за экран рентгеновской установки, а спустя несколько минут вышел ко мне с большим мокрым листом пленки в руках.

– Выше голову, юноша! – сказал он весело, и от этих слов мне сразу стало спокойно и хорошо. – Когда мне было сорок, тоже казалось, что жизнь кончена. У вас она только начинается. Все у вас в порядке, за исключением остеохондроза – вот этого отложения солей в грудине, которое и дает себя знать. Спорт, милый мой, побольше движения и поменьше тяжелой пищи – вот и все, что вам надо…

Потом мы говорили о Любе, я искренне хвалил ее, а Михаил Борисович довольно улыбался. Как я понял, Люба в ту пору зарабатывала больше, чем родители вместе взятые, и это тоже посчитали мне в заслугу – совершенно непреднамеренную.

Тем же летом Люба со второй попытки поступила в институт. Родители ее были медики, она пошла по их стопам, поэтому и оставила нас – совмещать учебу в мединституте с работой было невозможно. Я искренне горевал, и на прощание закатил маленький банкет, на который пригласил ее родителей. Сейчас я понял: этого не забыли…

– Как Люба, Михаил Борисович?

– Люба?.. – паутинки морщинок Деда Мороза вновь побежали к его вискам. – Она всерьез решила сделать меня дедушкой, и через месяц я им буду. Я говорил ей: не спешите, закончите оба институт. Но вы же знаете мою дочь. Она сказала: папа, ты уже старый, тебе пора иметь внука! Молодежь, они всегда спешат…

По лицу Деда Мороза было видно, что он нисколько не огорчен торопливостью дочки.

– Ладно, не буду вам больше надоедать, – Дед Мороз пристал со стула. – Скоро вам привезут одежду и костыли, – он снова улыбнулся, – и вы можете ехать домой. Здесь вам делать нечего. Те двое давно уехали. Какая-то милая девушка, что ответила по вашему домашнему телефону, сказала, что сделает все точно и правильно.

– Михаил Борисович! – я благодарно пожал обеим руками его ладошку.

– Не надо, юноша. Лучше будьте впредь осторожнее. А, кстати, что это за девушка? Не та ли?

– Нет. Это Аня, моя секретарша.

– Вы держите секретаршу дома? – уже знакомые мне паутинки вновь побежали к вискам.

– Временно приютил – ей негде жить. Но это не из-за нее.

– Ну, вам виднее, – он встал, прощаясь, и я вдруг неожиданно для себя спросил:

– Почему вы не уезжаете, Михаил Борисович? От этих отморозков? Ладно, мне некуда, а вы?

Он почему-то ничуть не удивился. Только грустно покачал головой.

– Мне тоже некуда. Это здесь я Михаил Борисович Зильберман, еврей и сын еврея. Но мою маму звали Анастасия Никитишна, поэтому там я русский. Поскольку мою жену зовут Зоя Ивановна, то и мои дети там тоже русские. Вот и все. Мне некуда. Да и не хочу. В последние годы здесь хоть реже стали вспоминать вспоминать, что я – еврей. Людей сегодня мало интересует, кто какой национальности. Не до того. Мне это нравится. Еще бы жизнь была получше… Поправляйтесь!