Моя герцогиня - Элоиза Джеймс

Герцогиня коротко кивнула, и Бриджит подняла розовое облачко над головой. Рубашка скользнула, изящно подчеркнув контуры фигуры, и с легким шорохом опустилась к ногам.

— В волосах прекрасно будут смотреться розы, — авторитетно заявила Мариетта и вооружилась расческой.

— Вычурно, — лаконично заметила госпожа.

— Одна или две, не больше. — Француженка многозначительно улыбнулась. — Ничего нет лучше роз.

Джемма взглянула в зеркало и вновь — уже в который раз — возблагодарила судьбу за подаренную ей красоту. Впрочем, у нее хватало ума не позволить себе поддаться опасному искушению и возомнить, что красота способна заменить достоинство.

И все же на пороге пугающих и в то же время неудержимо манящих событий сознание собственной неотразимости радовало и поддерживало дух. Можно сказать, вселяло уверенность в успехе. Волосы капризно ниспадали на плечи золотисто-медовыми локонами, а небольшие розочки создавали образ распутной дикарки, готовой к таинственному языческому действу в сказочном весеннем лесу, среди сатиров. От дерзких мыслей глаза Джеммы заблестели, а на щеках выступил румянец.

— Очень мило, — заключила Бриджит и подошла ближе. — Может быть, мушку? Одну?

— Но я же не на бал собираюсь, — слабо запротестовала Джемма.

Однако Бриджит не собиралась выслушивать возражения.

— Вот сюда, — пробормотала она, приклеивая в уголок рта бархатную родинку. — Для поцелуев. И каплю губной помады.

Джемма потянулась к любимой баночке, однако горничная протянула другую.

— Сегодня лучше не красную, а розовую, ваша светлость.

Как странно устроена жизнь: служанки выбирают цвет помады и определяют количество цветов в волосах.

Джемма повернулась и с благодарностью улыбнулась.

— Надеюсь, — ответила госпожа на молчаливые пожелания, — что наш с герцогом ужин еще не успел остыть. Можете отдыхать.

Служанки присели в привычном реверансе, и вышли, оставив в воздухе легкое облачко счастливого предвкушения и надежды.

Джемма глубоко вздохнула. Отныне все зависело лишь от нее и Элайджи. До сих пор супружеский союз влачил жалкое, полуживое существование. Но все меняется; изменились и они. Ночь способна сотворить Чудо и научить счастью.

И нежности. Годы показали, что хотя наслаждение прекрасно, нежность — дар редкий и драгоценный.

Герцогиня расправила плечи и открыла дверь.

Элайджа очнулся внезапно. Так случалось всегда. А вот подступала темнота медленно: сознание отключалось постепенно, однако с неумолимой настойчивостью. Обычно, придя в себя, герцог упирался взглядом в чье-нибудь испуганное лицо — люди думали, что он умер. Бодрящее ощущение, что и говорить! Потом сердце начинало бешено, колотиться, как будто старалось наверстать упущенное и поймать привычный ритм.

Однажды приступ случился в холле палаты лордов, а вернувшись к действительности, Бомон обнаружил рядом шокированного и растерянного лорда Камберленда: бедняга отчаянно тряс его за плечо. Герцог Вильерс, однажды обнаружив приятеля, потерявшего сознание в библиотеке, поступил проще: начал шлепать по щекам.

Но хуже, чем сегодня, и быть не могло.

Джемма побледнела от ужаса. Пальцы, сжимавшие его запястье, дрожали.

— Прости, пожалуйста, — прошептал Элайджа.

— О Господи! — Голос Джеммы сорвался от волнения. — Умоляю, скажи, что это всего лишь дурной сон!

Он слабо улыбнулся.

— Сердце!.. — в панике пролепетала Джемма. — Твое сердце… твое сердце отказывает. История отца повторяется.

— Но я-то жив! И даже почти привык к этим приступам. Не исключено, что буду жить и дальше, время от времени теряя сознание.

Элайджа поднял руки, и Джемма разжала судорожно стиснутые пальцы. Она все еще стояла перед креслом на коленях: давно ли? Элайджа провел ладонью по ее золотистым волосам, и на ковер упала маленькая розочка. «Вот так падают розы в могилу», — подумал он и внезапно проникся острой жалостью к собственной горькой участи.

Джемма не двигалась.

— Нет, этого просто не может быть! Когда это началось?

— Первый раз случилось в прошлом году, в парламенте.

— Но… мы…

Он нежно привлек ее к себе.

— Иди сюда.

— Тебе нельзя напрягаться, — испуганно вскричала она.

— Не бойся, приступ уже миновал. — Элайджа посадил жену к себе на колени.

— Не верю! — немного помолчав, печально произнесла Джемма. — Не могу и не хочу верить. Ты так молод! Мы должны вырастить детей и вместе состариться.

Он прижался щекой к ее волосам.

— Нельзя измерять жизнь годами. Ценность существования заключается в том, что человек успел сделать в отпущенное ему время.

— Ты все понял и потому вызвал меня из Парижа, да? — неожиданно спросила Джемма.

— Отец умер в тридцать четыре. Надо быть последним глупцом, чтобы не спросить себя, намного ли я его переживу.

— И когда же ты это осознал?

— В восемь лет.

— О нет, — простонала Джемма и отчаянно вцепилась в отвороты его рубашки.

— С тех пор эта мысль неудержимо гнала меня вперед; страстно хотелось что-нибудь успеть.

— Потому что отец не успел?

— Ему не хватило времени. Сначала я его ненавидел, но потом понял, что у него не было того преимущества, которое судьба предоставила мне. Он же ничего не знал о болезни, просто навсегда остался молодым. Возможно, прожив еще лет сорок, сумел бы доказать, на что способен.

— Он имел право на безрассудства. А ты… о, Элайджа, тебе так и не выпало шанса вволю подурачиться! Как жаль!

Оба замолчали.

Потом Джемма тяжело вздохнула и спросила:

— Тебе больно?

— Когда засыпаю?

— Это не сон. Да, в это время.

— Совсем не больно. Это обычно случается, когда я сижу. Кажется, что темнота сгущается и обступает со всех сторон. Только когда просыпаюсь, возникает неприятное ощущение. Но быстро проходит.

— А что делает сердце?

— Изо всех сил пытается вернуть к жизни. И пока всякий раз успешно, С прошлого года ничего не изменилось: я засыпаю и просыпаюсь. Пока хуже не становится.

— Не храбрись, — строго предупредила Джемма. — Это ужасно! Невыносимо!

Элайджа молча погладил ее по щеке. Вот так всегда: в парламенте слова текут свободным, сильным потоком, а в самые ответственные моменты неожиданно куда-то пропадают. А ведь все эти моменты связаны с самым дорогим человеком — с женой.

— Ничего не поделаешь, Джемма, — наконец заговорил герцог. — Остается лишь жить — до тех пор, пока нить не оборвется. Люди постоянно умирают, и многие совершенно неожиданно.

К несчастью, приступы неизменно сменялись жуткой головной болью, и сейчас железный обруч уже сдавил виски.