В нашу пользу : рассказы - Борис Раевский

Но вот Чапыжный уже опять застегнул крепления и рванулся вперед.

«Ну? А теперь как?» — тревожно подумал он.

И тотчас почувствовал: все хорошо! Лыжи снова скользили легко, невесомо. Это было так радостно, так прекрасно, что усталый, издерганный Чапыжныйдаже засмеялся, беззвучно, одними губами. Снова ощутил он прилив сил и боевой азарт. Ну, теперь держись, Викулайнен!

Ему вдруг вспомнилось, как провожали его перед отъездом в Финляндию.

В «Гастроном», где Чапыжный работал продавцом, то и дело наведывались болельщики. Возле прилавка обязательно торчали, как на дежурстве, спортивного вида пареньки. А в последние дни перед отъездом за границу к его прилавку было прямо-таки не пробиться. Завмаг даже намекнул, правда, весьма деликатно, что неплохо бы ликвидировать лишнюю сутолоку.

Но, услышав это, болельщики — народ, как известно, хитрый и изворотливый — стали дружно покупать кто консервы, кто кету. Попробуй теперь придерись! И все они пожимали руку продавцу, что, кстати, тоже за прилавком не рекомендуется, и непонятно для посторонних говорили:

— Хорошего снега!

А один скосил глаза на баночку черной икры и подмигнул:

— Зернистого! Как вот это!

Сейчас, мчась по лыжне, Чапыжный вдруг вспомнил их напутствия. Славные ребята! Но снег нынче, к сожалению, совсем не как икра!

Лыжи шли легко. Вот теперь порядок! Держись, Викулайнен!

Но уже через несколько минут Чапыжный понял: показалось. Просто передохнул немного. Или снег еще не успел налипнуть? Лыжи уже снова будто царапали, скребли наст, цеплялись за него.

«Неужели опять ошибся? — горько подумал Чапыжный. — Нет, никаких „ошибся“. Иди и все! Иди, черт!»

Он яростно работал палками, стремясь хоть как-то наверстать упущенное. Подумать только: две остановки, длительные остановки, когда на учете каждая секунда! Проклятье!

«Зато немного передохнул», — пытаясь утешить себя, придумал он. Но тут же откинул эту ложь: к чему?

Идти было тяжело. В горле пересохло. Губы запеклись. Пот заливал глаза.

Впереди, возле лыжни, показалась палатка: питательный пункт. Весь столик возле палатки был чем-то уставлен. Издалека Чапыжный не видел — чем. Но знал: фруктовые соки, глюкоза с клюквой, шоколад…

Чертовски хотелось пить. Стаканчик бы лимонного сока…

«Ну, ты! — сердито прикрикнул он на себя. — Разнюнился! И так уже столько минут ухлопал зря. Никаких остановок!» — и, стараясь не глядеть на заманчивый столик, проскочил мимо.

Он уже очень устал. От промокшего костюма шел пар.

Как назло, опять начался крутой «тягун». Каждой клеточкой своего тела он ощущал, как Викулайнен отбирает у него выигранные секунды. Отбирает не за счет своей силы, не за счет умения, а лишь потому, что вдруг переменилась погода и потянул этот хлипкий, промозглый ветерок.

«А может… И финну пришлось перемазываться?» — неожиданно мелькнула радостная мысль. Но он тут же отверг ее: «Вряд ли… Викулайнен опытен и привык к этим своим погодкам. А если и перемазался, то один раз».

Казалось, сама природа против Чапыжного.

Ведь пятьдесят километров — единственная дистанция, на которой советские лыжники собирались дать бой скандинавам. Только здесь и только Чапыжный имел шансы вырвать первое место. И вот, пожалуйста!..

«Что такое „не везет“ и как с этим бороться», — вспомнил он любимую шутливую присказку своего тренера.

И с горечью так сжал челюсти, что желваки вспухли на скулах. Да, уж когда не везет, так хоть плачь…

Он шел с таким ожесточением, с таким яростным напором, как не ходил еще ни разу. И все же чувствовал: все напрасно. Лыжи не скользили. Из тонких, послушных, чутких к малейшему его желанию, настроенных как скрипка, они превратились просто в две грубые, шершавые доски.

И тогда он сказал:

«Стоп, браток!»

Но ноги — тренированные, сухие ноги гонщика — не хотели останавливаться, сами тащили его дальше. «Стоп!» — сердито приказал он себе. Это было поистине героическое решение. Чуть не скрежеща зубами от злости и обиды, он заставил себя в третий раз сойти с лыжни и снова стал тупой стороной ножа полузамерзшими, мокрыми пальцами соскребать мазь. Глаза у него запали, лицо посерело, осунулось, как после тяжелой болезни. Он словно даже отощал. Да так оно и было: за какие-нибудь два часа гонки он потерял почти три килограмма.

Пока он торопливо накладывал новый слой, мимо проскочили четыре лыжника.

«Ничего, ничего», — успокаивал он себя. Необычайно развитое, как у всех гонщиков, чувство времени, помимо его воли, где-то внутри него, как метроном, отсчитывало секунды. Тридцать… сорок… пятьдесят… Полторы минуты… Он кончил мазать и прыжком вернулся на лыжню. «Ну? Что теперь?»

Он боялся даже представить себе: что, если и сейчас он опять «не попал» на мазь?!

Но нет! Уже через несколько секунд убедился: вот теперь хорошо! Лыжи опять скользили легко. Он просто даже не ощущал их.

— Ровно! — сложив руки рупором, по-русски крикнул кто-то из болельщиков. Вероятно, это был советский корреспондент или кто-либо из наших тренеров. — Идешь наравне с Викулайненом!

Значит, шесть минут, которые были у него в запасе, шесть минут, заработанных таким неимоверным трудом, теперь потеряны. Но Чапыжный не расстроился. Даже обрадовался. Ему казалось, три остановки отняли больше времени. Ровно? Ну что ж! Значит, борьба начинается сначала. Теперь, когда лыжи так отлично скользили, Чапыжный был готов начать все сызнова. Ярость и страстное желание победить кипели в нем. Оставалось, правда, всего одиннадцать километров, а финн славился своим мощным финишем. Но Чапыжного словно окрылило.

Километр за километром покрывал он, отбрасывая одного противника за другим.

— Ца-пиш-ны! Карош! Русс карош! — кричали болельщики.

За три километра до финиша тренер Барышников крикнул:

— Выигрываешь двадцать!

Чапыжный еще нажал. Двадцать секунд — мало, очень мало. Надо, обязательно надо увеличить просвет. Перед самым финишем был последний подъем. Чапыжный, не снижая скорости, попеременным ходом взбегал на него.

«Нажми. Ну… еще…» — твердил он сам себе.

И тут опять случилось несчастье. Они словно преследовали его нынче. Палка, правая палка вдруг на подъеме выскользнула из его руки и покатилась вниз с горы. А до финиша оставалось всего километра полтора. Но без палки лыжник уже не лыжник. Ковыляй, как подбитая птица.

Кучка финнов-болельщиков — все, как на подбор, рослые, в вязаных шапочках с помпонами, — стоя около лыжни, сочувственно переговаривались. Видно было: они всей душой переживают несчастье.

— Палку! — крикнул Чапыжный.

Но фины не поняли. Или растерялись? Или не знали, что по правилам состязаний нельзя помогать лыжнику, но разрешается заменять сломанный инвентарь?!

— Палку! — опять крикнул Чапыжный.

Финны о чем-то взволнованно совещались. Но секунды-то бежали. И тогда Чапыжный сам выхватил у ближайшего финна палку. Правда, она была длинновата и не такая, как у Чапыжного. Но все-таки палка.

Мощными толчками устремился Чапыжный вперед. Он словно летел над дорожкой. Зрители, которые здесь, у финиша, стояли двумя плотными шпалерами, что-то кричали, — Чапыжный не слышал.

«Еще… Еще… Еще…» — твердил он и последним отчаянным усилием пересек линию финиша.

Его сразу обступили. Поздравляли. Кто-то накинул ему на плечи пальто. Но он был по-прежнему весь напряжен, как пружина. Викулайнен-то еще не кончил дистанцию.

— Садись! — ему подставили табурет. Чапыжный не ответил, не обернулся. Он пристально всматривался вдаль.

Кто-то заботливо всунул ему в руки стакан горячего какао. Он машинально выпил, не поблагодарил. Он даже не видел, кто дал ему стакан. Все внимание его было приковано к лыжне. Викулайнен-то еще не кончил дистанцию.

Лицо Чапыжного казалось полосатым; это струйки пота прочертили борозды. Скулы выдавались еще больше, чем обычно. Щеки ввалились. И только нос — маленький, со смешной нашлепкой — торчал, как всегда, задорно.

«Погоди. Не радуйся. Рано», — билось в мозгу у Чапыжного.

Но вот вдали показался Викулайнен. Чапыжный сердцем узнал его: разглядеть на таком расстоянии лицо гонщика или номер было невозможно.

Викулайнен быстро приближался. Вот уже судьи приготовили секундомеры. Разом щелкнули кнопки…

— Проиграл Чапыжному тридцать шесть секунд, — спокойно сказал чей-то голос.

Чапыжный глубоко, всей грудью, вздохнул, кажется, впервые после финиша. Опустился на табурет. Ноги больше не держали его. Весь он вдруг словно обмяк.

Он и сам не замечал, что после окончания бега прошло уже больше семи минут, и все эти семь минут он, изможденный, качаясь, почти падая, не садился и не отрывал глаз от холма, из-за которого должен был выскочить Викулайнен.

«Что такое „не везет“» — снова вспомнилась Чапыжному любимая шутка тренера.