Русская революция. Политэкономия истории - Василий Васильевич Галин

М. Родзянко уже во время второй Балканской войны в 1913 г., неоднократно обращался к Николаю II, настаивая на «решительных действиях» во внешней политике»[168], утверждал, что «война будет встречена с радостью и поднимет престиж власти»[169]. В июле 1914 г., когда Николай II «внезапно заколебался и приказал остановить мобилизацию военных округов», в ответ М. Родзянко заявил министру иностранных дел, ехавшему на доклад к государю: «я, как глава народного представительства, категорически заявляю, что народ русский никогда не простит проволочку времени…»[170]. И именно на общественное мнение, на решающем Совете министров, требуя вступления в войну, сошлется второй человек в правительстве А. Кривошеин: «Члены парламента и общественные деятели не поймут, почему в самый критический момент, когда речь идет о жизненных интересах России, правительство империи отказывается действовать решительно и твердо…»[171].

Война и политическая борьба

Для меня было ясно, что монархия не в состоянии довести эту войну до конца и должна быть какая-то другая форма правления, которая может закончить эту войну.

А. Колчак[172]

Начало Первой мировой вызвало всеобщий «патриотический подъем, который, — как вспоминал начальник петроградского охранного отделения К. Глобачев, — захватил Россию в момент объявления войны в июле 1914 г. и увеличивался под влиянием наших успехов в Восточной Галиции. Слабые проблески оппозиции и подпольного революционного движения, которые всегда захватывали некоторую часть нашей либеральной интеллигенции и рабочего класса, были совершенно подавлены»[173].

В либеральных кругах начало войны было встречено настоящим взрывом патриотических чувств, в воззвании ЦК партии кадетов, опубликованном в партийной газете «Речь», говорилось: «Каково бы ни было наше отношение к внутренней политике правительства, наш первый долг сохранить нашу страну единой и неделимой и защищать ее положение мировой державы, оспариваемое врагом. Отложим наши внутренние споры, не дадим противнику ни малейшего предлога рассчитывать на разделяющие нас разногласия и будем твердо помнить, что в данный момент первая и единственная наша задача — поддержать наших солдат, внушая им веру в наше правое дело, спокойное мужество и надежду на победу нашего оружия…»[174].

«Священное единение продолжалось, однако же, недолго. И не по вине Думы, — утверждал П. Милюков, — оно было нарушено. Заседание 26 июля было единственным, и мы ничего против этого не имели, в виду серьезности момента… Но уже накануне мы узнали, что по проекту Н. Маклакова Дума не будет собрана до осени 1915 г., то есть больше года. Тут проявилось не только оскорбительное отношение к Думе, но и прямое нарушение основных законов»[175]. В результате продолжал лидер кадетов, «борьба с правительством, очевидно, была безнадежна и теряла интерес. На очередь выдвигалась апелляция Думы непосредственно к верховной власти. И сессия открылась рядом заявлений о том, что с данным правительством сговориться невозможно — и не стоит сговариваться»[176].

Истинная причина разрушения «Священного единения», по мнению секретаря московского градоначальника В. Брянского, крылась в том, что для оппозиционных партий оно являлось не столько искренним порывом, сколько вынужденной мерой: уже «через несколько дней после объявления войны, — вспоминал он, — в квартире графа (И. Толстого, Петербургского Городского Головы) состоялось совещание левых (либеральных) фракций Гос. Думы начиная с кадетов. На этом совещании был поднят вопрос, не надлежит ли левым (либеральным) партиям использовать созданное войной трудное положение Правительства для производства государственного переворота. После долгих обсуждений было решено, что революция в настоящее время невозможна, т. к. патриотический подъем, охвативший население, сметет левые партии, но что пока надо готовиться к революции, стараясь занять все видные места членами левых (либеральных) партий»[177].

Активизация деятельности либеральной общественности была вызвана, успехами первых месяцев войны. «Неужели эта война, — отражал настроения этой общественности член партии кадетов, офицер И. Ильин, — не принесет свободы, прав и всего того, за что мы воюем?»[178] «Твердое решение воспользоваться войной для производства переворота принято нами вскоре после начала этой войны, ждать мы больше не могли, — пояснял лидер кадетов П. Милюков, — ибо знали, что в конце апреля или начале мая наша армия должна перейти в наступление, результаты коего сразу в корне прекратили бы всякие намеки на недовольство, вызвали бы в стране взрыв патриотизма и ликования»[179].

«Правительство полагало, что войну должно и можно выиграть одно оно, — возмущался председатель Государственной Думы октябрист М. Родзянко, — Царское правительство, без немедленной организации народных сил…»[180]. Победоносная война вела к укреплению самодержавия и окончательно разрушала все надежды оппозиции на скорый успех в борьбе за власть.

Кризис власти

Революция — есть свыше ниспосланная кара за грехи прошлого, роковое последствие старого зла… Революция всегда говорит о том, что власть имеющие не исполнили своего назначения… В обществе была болезнь и гниль, которые и сделали неизбежной революцию… Сверху не происходило творческого развития, не излучался свет, и потому прорвалась тьма снизу. Так всегда бывает. Это — закон жизни.

Н. Бердяев[181]

Первые тревожные симптомы стали проявляться с началом «Великого отступления» 1915 г. Характеризуя обстановку на фронте, военный министр и одновременно председатель Особого совещания по обороне ген. А. Поливанов сообщал Совету министров: «на фронте и в армейских тылах можно каждую минуту ожидать непоправимой катастрофы, Армия уже не отступает, а попросту бежит. Ставка окончательно потеряла голову»[182]. Начальник штаба Верховного главнокомандующего ген. Н. Янушкевич откровенно паниковал, требуя «Монаршего акта, возвещающего о наделении землею наиболее пострадавших и наиболее отличившихся воинов», поскольку «драться за Россию красиво, но масса этого не понимает»[183]…

«Я был на фронте и видел все…, — вспоминал видный монархист В. Шульгин, — Неравную борьбу безоружных русских против ураганного огня немцев… И когда снова была созвана Государственная Дума, я принес с собой, как и многие другие, горечь бесконечных дорог отступления и закипающее негодование армии против тыла… Я чувствовал себя представителем армии, которая умирала так безропотно, так задаром, и в ушах у меня звучало: пришлите нам снарядов! …Неудачи сделали свое дело… В особенности повлияла причина отступления… И против власти… неумелой… не поднявшейся на высоту задачи… сильнейшее раздражение…»[184].

«У нас нет снарядов и не хватает патронов. Необходимо народное представительство, иначе все равно ничего не выйдет»[185], — отражал эти настроения в июне 1915 г. И. Ильин, «Офицеры положительно делаются революционерами, и ведь это кавалеристы! Возмущаются порядками, хищениями»[186].

«Общее положение на фронте по-прежнему безотрадное, — подтверждал в июле 1915 г. управляющий делами