Чебурашка - Дмитрий Ромов

сам виноват, стоял за грушей боксёрской, вот мне и прилетело.

— Висит груша, нельзя скушать. Врёшь, конечно, но ладно. Пообещай, что не станешь драчуном. Они все безмозглые и долго не живут. Ты понял?

— Ага. Вот, это тебе.

— Что это? — глаза её загораются. — Тортик?

— Пирожные.

— Пироженки! — восклицает она. — Знаешь, чем бабку подкупить. Ладно, пока не разулся, сходи за квасом, соседка сказала, там продают, и мы с тобой окрошечки поедим.

— О! Ладно, сейчас сбегаю!

Бабушка уносит на кухню коробку с пирожными и выносит белый эмалированный бидон и несколько монеток.

— Деньги у меня есть, — говорю я.

— Держи, богач! — настаивает она и вкладывает медяки мне в руку. — Давай, одна нога здесь, другая там. Два литра возьми.

Я выбегаю из подъезда. На первом этаже располагается «Белая лошадь», гастроном с винным отделом. Но квас продают из жёлтой бочки, с торца дома. Я обхожу магазин и подхожу к бочке.

Очередь небольшая. Утомлённый работяга, девчонка с косичками и старушка. Старушка тоже с бидоном, а мужик и девчонка пьют тут же, не отходя от кассы. Читаю, один стакан три копейки. Ясно. Отсчитываю двадцать четыре копейки и подаю толстой продавщице в не очень свежем халате.

Ей жарко, лицо у неё мясистое, красное и потное. Седая прядь, выбившаяся из-под чепчика прилипла ко лбу. Она мельком бросает взгляд на монеты и отточенным движением посылает их в залитый квасом пластмассовый лоток, стоящий перед ней. Звяк…

Продавщица берёт мерный алюминиевый стакан с длинной ручкой, подносит под кран, сдвигает вентиль и пускает мощную струю. Б-ж-ж-ж… Один литр. Выливает в тару. Повторяет манипуляции и возвращает бидон.

— Спасибо, — говорю я.

Она этого не замечает и молчаливо принимает деньги у стоящего за мной забулдыги.

— Мамаша, кружечку нацеди…

Звяк… Б-ж-ж-ж…

— А я вчера колбаски удачно купила, как знала, что сегодня такая жара будет, — говорит бабушка, наливая мне третью тарелку.

— Ой, ба, я лопну, — мотаю я головой.

Мы сидим в крошечной бабушкиной кухне. Газовая плита, мойка, небольшой холодильник «Саратов», шкафчик и стол с двумя табуретками. Больше сюда ничего в принципе не войдёт. Квартирка маленькая, но уютная. У бабушки хорошо. В комнате стоит кровать, старинный полированный шифоньер и такой же сервант. Свой угол — это счастье, любит повторять она.

— Не будешь больше? — разочарованно спрашивает Бабушка.

— Эх, давай, — улыбаюсь я и взмахиваю рукой.

— Вот, правильно, ешь, пока естся. Вырастешь, тогда и будешь калории считать, а сейчас кушай.

— Только чай я уже не смогу, так что все пирожные остаются тебе, ба.

— А я себе один эклер возьму и всё, а остальное домой отнеси. Вас же как раз трое. А мне, всё равно нельзя. Сахар, давление, сам знаешь.

— Ничего, я тебе подберу витамины и меню, — подмигиваю я. — И не станет у тебя ни сахара, ни давления.

— Подбери, подбери, — добродушно улыбается она. — Видишь, я же говорила, тебе в мед надо поступать. Из тебя такой врач отличный получится.

— Посмотрим, — усмехаюсь я.

— Ой, Артём, не могу прям смотреть на твой фонарь. Хоть из-за барышни?

— Да, — вздыхаю я.

— И кто кого? Ты или соперник?

— Не я…

— Ну, и хорошо, даже и не расстраивайся. Зачем, скажи, нам такая барышня, что за неё ещё и драться надо? Это они за тебя драться должны, ты ж вон какой золотой у нас.

Я смеюсь. Она тоже. У неё шуточки такие. Мне их не хватало…

— Слушай, Тёмочка, а ты дядю Гришу давно видел?

— Давно…

— Ты бы сходил, проведал его, а? Он ведь к тебе так хорошо относится…

Блин… дядя Гриша — это настоящая заноза. Или мозоль…

— Ладно, — неохотно соглашаюсь я.

Вернее, не то, чтобы неохотно… Да, дядя Гриша — это моя боль и да, я обязательно схожу, как бы тяжело ни было. И буду ходить. Буду всегда теперь ходить, навещать, выслушивать его параноидальные речи, поддакивать. Всё буду. Обещаю тебе, дядя Гриша. И тебе, ба, тоже обещаю.

— Ты знаешь, сходи прямо сейчас, а? Я там собрала кое-что, только не говори, что от меня, ладно? И пирожные отнеси, а то он сам себе не купит, а ты принесёшь, он порадуется. Сходишь?

— Схожу, ба. Прямо от тебя и пойду.

Я дохожу до кинотеатра «Космос», и в этот момент как раз подходит автобус. Сто первый. «Икарус». Он выдыхает дизельный перегар и раскрывает двери. Я прыгаю внутрь, бросаю в кассу шесть копеек и отматываю билетик. Проверяю цифры — не счастливый. Ну и ладно. Прохожу в «гармошку» и качаюсь в соединительной секции.

У главпочтамта выхожу и сворачиваю во двор, чтобы дойти до дядьки напрямки. Обхожу никогда не высыхающую лужу, заворачиваю за трансформаторную будку и… О-пань-ки! На лавочке, закрытой от посторонних взглядов густыми кустами акации, сидит мой давешний белобрысый дружок. И, что характерно, на ногах его сияют мои, вернее, отцовские кроссы.

Он сидит боком ко мне, дымит «Примой» или «Астрой» и меня не видит. Я отхожу назад, оставляю сумку с передачкой для дядьки на приступочке, подбираю шершавую занозистую дощечку от овощного ящика, зажимаю её в руке, как саблю и выскакиваю на белобрысого.

— Ну чё, Жук, дожужжался? — ставлю я практически экзистенциальный вопрос, нависая над ним.

4. Меч джедая

— Тебе чё надо? — равнодушно спрашивает белобрысый и сухо сплёвывает с языка кусочки табака.

— Не жмут кроссовки? — грозно интересуюсь я.

— Нет, — пожимает он плечами.

— Снимай, повыделывался и хватит.

Он поджимает губы и издаёт звук, имитирующий вылетающую из бутылки пробку, и легонько похлопывает себя между ног:

— А вот это не хочешь?

— Снимай! А то я тебе там сейчас вот этой палочкой похлопаю. А ещё вот здесь.

Я делаю недвусмысленный жест своей саблей-дощечкой, показывая, как разрублю его голову на порционные кусочки.

— Я сказал, завтра отдам. Чё привязался?

— Сейчас! — настаиваю я и поднимаю руку с зажатым в нём орудием. — Давай!

— Да ты зассышь мне башку раскроить. Тут знаешь сколько кровищи будет… И на кроссы твои попадёт.

— Ничего, я видел и открытые переломы, и вскрытые головы. Поверь, мне это не страшно. Снимай сказал!

—