Забытые письма - Лия Флеминг

– Да кто же из нас не смотрит на вещи трезво?! Какой же тут покой и постельный режим, если война на носу! Мне кажется, ему стоит пока что перейти на домашнее обучение, подальше от всех этих тренировок с утра до ночи, как у них принято в Шарлэндской школе.

– А мне кажется, тебе следует вернуться к рукоделию и постараться увидеть полную картину. Я не хочу, чтобы мой сын вырос мягкотелым неженкой. Мы растили его храбрым и ловким, он меткий стрелок. – Чарльз поднялся и, прихватив графин с портвейном, удалился в библиотеку. Даже не обернулся.

Хестер вздохнула и звякнула в колокольчик. Пусть Шоррокс приберет остатки ужина.

Когда Чарльз в таком воинственном настроении, разговаривать с ним бесполезно. Глаза его так и вспыхивают – чересчур рьяно набросился на рождественское угощение и вино. Пускай лучше подремлет, поутихнет. А когда мальчики вернутся со своего праздника, он как раз станет прежним собой. Он ведь просто светится гордостью, когда видит их вместе!

Бедняга проделал весь этот путь на север, чтобы отвлечься от разговоров о войне и стратегических планов. Мечтает лишь о том, чтобы полистать любимую газету, посидеть с хорошей книгой за бокалом спиртного да вволю подымить трубкой. Прежде он много гулял с мальчиками, пешком они ходили далеко-далеко… В доме, где столько мужчин, матери бывает так одиноко – несмотря на все подарки, внимание и слова любви. Порой мне кажется, он испытывает облегчение оттого, что я не докучаю ему в Лондоне, радуется, что я остаюсь далеко на севере и он может спокойно заниматься своими делами.

Она вырастила ему сыновей: пусть и поздно они появились, но его род не прервется. Свой долг Хестер выполнила. Спит он почти всегда отдельно, ссылаясь на то, что не хочет беспокоить ее своим храпом. Заодно почти не беспокоит ее и своим мужским вниманием. Зато беспокоит им кого-то другого, догадывалась Хестер. Он, конечно, не хотел ранить ее чувства, но его равнодушие вперемежку со вспышками гнева ранили еще больше.

Рождество они встретили как обычно: всенощная в церкви, нарядная елка в холле, долгая прогулка после обильного обеда, гости один за другим – с подарками и светской болтовней. Дом со вкусом был украшен плющом и остролистом, зеленые гирлянды обвивали витую лестницу. Утром даже снег чуть припорошил землю, как на рождественской открытке. Викарий, потягивая глинтвейн, жаловался на дебоширов-сектантов, разбудивших его на заре песнопениями.

– Не выношу этих религиозных фанатиков, – посочувствовал ему Чарльз. – Но, полагаю, нам все же следует быть благодарными, что местные рабочие поют гимны, а не выкрикивают забастовочные требования! – Все в ответ рассмеялись.

Хестер купила мальчикам новые смокинги. Вместе они смотрятся такими красавчиками – и такими взрослыми! Им легко дашь восемнадцать, такие они высокие и сильные. Но это-то и тревожит.

Что, если и в самом деле разразится война? Я должна буду поехать в Лондон или остаться здесь? Мое место рядом с моими мальчиками. И тут, в деревне, надо присматривать за делами в приходе. Не допущу, чтобы моих сыновей призвали в армию до совершеннолетия, какими бы храбрыми кадетами они ни были! Успеют еще встать под ружье, всему свое время!

Ах, отчего эти мысли омрачают праздник!.. Чарльз сообщил о приближении войны так уверенно… И эти два припадка с Энгусом… Все это тяжким грузом легло ей на сердце. Но разве Королевский флот недостаточно силен, чтобы отбить притязания кайзера? Да, грядущий 1914 год внушает больше тревог, чем беззаботности.

Гай и Энгус смешались с толпой на площади Вязов, что у «Оленьих рогов». Все приготовились принять участие в традиционной рождественской охоте. Снег прекратился, и земля затвердела. Гончие возбужденно колотили хвостами, лошади фыркали и удобряли площадь шариками, каковые тут же подбирали жители близлежащих домов, держа для этого наготове специальные ведра. Собравшиеся на тротуаре зрители взбудораженно наблюдали за красочным спектаклем: наездники в алых костюмах, дамы в амазонках и черных шляпках с заколотой вуалью, малышня в твидовых жакетиках и специальных бриджах верхом на пони. Великолепное зрелище! Наверняка и охота будет не хуже.

Гай поискал глазами в толпе Сельму Бартли – захотелось ли ей прийти поглядеть на их отъезд? Но дверь кузницы была заперта, никаких признаков жизни в доме не просматривалось. Может быть, ушли в гости или просто пошли погулять – это здесь обычное рождественское времяпрепровождение.

До сих пор девочки его не интересовали. В школе запрещалось даже слегка флиртовать с горничными. В их «Мальчишеском вестнике» выходили предостерегающие статьи о том, как важно держаться джентльменом в отношении слабого пола, и прочая чушь. А ему вот казалось досадным, что мальчики и девочки не могут просто дружить, быть братьями и сестрами, как равные. Почему он не может поговорить с девочкой, чтобы приятели не перемигивались за спиной? Забавно: когда он смотрит на Сельму, то видит лишь эти огромные шоколадные глаза и улыбающуюся мордашку. И еще мокрую юбку, облепившую ее, когда она выбралась из воды после того несчастного случая. При воспоминании об этом какое-то странное томление смущало его покой.

Нельзя сказать, что на семейных обедах ему не встречались хорошенькие девчонки. Все в локонах и оборках, они так и стреляли в него глазами.

Сельма другая, она полна жизни и веселья. Однажды он видел, как она вскочила на лошадь, на выгуле ожидавшую своей очереди в кузницу. Из девчонки получилась бы прекрасная наездница – уверенная и при этом чуткая. Это дар. Можно научить ездить верхом, но этому чувству, когда ты сливаешься с седлом, не научишь. Ее братья тоже хорошо управляются с фермерскими лошадьми, успокаивают огромных животных, стригут им челки. Как жаль, что ни у кого из них нет лошади, чтобы просто заниматься спортом, гулять.

Может быть, его привлекало как раз то, что Сельма такой сорванец. С каким удовольствием он подарил бы ей Джемайму – мамину гнедую кобылу, мама ведь все равно почти на ней не катается. Но он знал, что было бы неправильно демонстрировать такое особое отношение к девочке. Бартли и Кантреллы из разных кругов, не пересекаются между собой – всякая попытка сближения будет воспринята превратно. Как жаль, подумалось ему, когда он снова обвел глазами толпу. Да, когда сидишь в седле, и в самом деле легко смотреть на деревенских сверху вниз, словно ты и в самом деле в чем-то их выше.

А потом он увидел ее – она стояла на углу улицы, почти спрятавшись, и смотрела на него. На ней был алый берет и такой же шарф, ярко выделявшийся на фоне старенького зимнего пальто. Он помахал ей – едва заметно, чтобы не вызвать удивления публики, а она в ответ улыбнулась и одними губами прошептала «Удачи!». Ах, как бы ему хотелось подойти к ней и пригласить поехать вместе с ними! Но вот хозяин пансиона обходит всех с подносом, заставленным крошечными рюмками «на посошок». Гончие нетерпеливо суетятся, охотничий рожок вот-вот даст сигнал к отправлению.

Гай дал матери слово глаз не спускать с Энгуса, но тот ускакал вперед вместе с отцом – вон они, в алых куртках, гарцуют! Стоит Энгусу заподозрить, что домашние опекают его, как он тут же становится невыносимо сварливым. А говорить о последнем припадке – это случилось у них в раздевалке, в школе – и вовсе отказывается. Наотрез.

Еще один взгляд на Селиму – и вперед! Но та как испарилась. Исчезла… Как жаль, что в Вест-Шарлэнде словно бы две деревни, разделенные незримым мостом. По одну сторону – усадьба и церковь, викарий, частная школа и дома помещиков-джентльменов. А по другую – домишки фабричных рабочих, часовня, школа-интернат и тягловые лошади. Раз в год они встречаются на крикетном матче, иногда в «Оленьих рогах», вот, собственно, и все.

Проезжая неспешной рысью по мосту через реку и глядя на поля впереди, он подумал: до чего же это похоже на него с Селимой… Они могут только лишь улыбнуться и помахать друг другу рукой, стоя по разные стороны пропасти.

Я улыбаюсь, когда вспоминаю это удаляющееся цоканье копыт. Как давно ушли те лошади с площади Вязов… Лошади… Лошади, все время лошади, рядом со мной и с моим сердцем. Я провожала охотников рождественским утром с тех пор, как была несмышленым ребенком, и не могла предполагать, что это Рождество станет последним перед войной, что наш мир больше не будет прежним. К тому же разве можно забыть тот день, когда ты впервые влюбился?

Воспоминания нисколько не потускнели. Вот он сидит высоко в седле – ослепительно красивый в бриджах для верховой езды и наездничьем шлеме. И вдруг одаривает меня драгоценной улыбкой – узнал, обрадовался. Словно искра тогда пробежала между нами. Какими невинными были эти взгляды украдкой и как же бережно хранила я их, на многие месяцы окутав шелковыми сводами души. Мне страстно хотелось скакать рядом с Гаем Кантреллом, словно мы равные. И так горько было осознавать, что никогда не бывать этому в нашей патриархальной деревне, затерявшейся в Йоркшире. А когда нам довелось встретиться верхом на лошади в следующий раз, мир вокруг был уже совсем иным…