Русский самурай. Книга 2. Возвращение самурая - Анатолий Хлопецкий

Что касается Василия, то, поразмыслив, он решил, что в конце концов, касается ли дело встреч с капитаном Меньшовым или визитов на явку партизанского подполья – в обоих случаях речь идет о защите национальных интересов России. А какой быть этой России – покажет время.

От Василия не могло укрыться, с какой душевной болью и недоверием смотрели кадровые офицеры русской армии на марширующих по улицам Владивостока недавних врагов, теперь изображавших из себя союзников. Понимал он и подпольщиков, державших связь с партизанскими отрядами Приморья: многое запало ему в душу из разговоров, услышанных в тренировочном зале общества «Спорт». На какое-то время очень разных по взглядам людей объединяло общее патриотическое чувство.

Надо сказать, что и многие приверженцы прежнего строя страны, доотступавшиеся вслед за разнообразными «спасителями России» до самого восточного краешка Русской земли, при виде того, что там творилось, начинали понимать всю тупиковость своего положения. Были среди этих в прямом смысле потерявшихся людей не только офицеры, не знавшие, что делать со своею верностью отрекшемуся императору, но и просто чиновники различных рангов, при новой власти потерявшие свои должности, а значит, и средства к существованию.

Снова и снова доставал я из бумаг Николая Васильевича Мурашова фотографию печальной худенькой женщины с мальчиком, прижавшимся к ее коленям. И с каждым разом все острее проглядывало для меня на этом снимке их одиночество и сиротство…

Из рассказов Николая Васильевича я знал, что отец его служил в какой-то нотариальной конторе в одном из провинциальных сибирских городков. Владельцы ее, бог знает почему, испугавшись еще февральских событий, двинулись на восток в хвосте воинских эшелонов. Как все было дальше, Николай Васильевич не раз слышал из уст матери и записал это в своих дневниках. Вот эти странички в вольном изложении.

Во время этого долгого, с остановками и перерывами, бегства грянул и Октябрь. Менялись командующие, рассыпалась солдатская дисциплина, да и в офицерских пульманах обычным явлением становились алкоголь и кокаин.

До Владивостока отец Николеньки добрался уже в совершенно растрепанном душевном состоянии. А обнаружив, что ни в самой нотариальной конторе, ни в ее сотрудниках владивостокский бизнес и обыватели города не нуждаются совершенно, запил Василий Андреевич горькую, заливая ею, по обычаю слабых людей, свою вину перед женой и сыном, которых он отныне не умел ни прокормить, ни защитить. В этаком нетрезвом состоянии нарвался он на еще более нетрезвого офицера в лохматой маньчжурской папахе, дело дошло до взаимных оскорблений, на которые его благородие ответствовал ударами своей доблестной боевой шашки…

И осталась Анастасия Павловна в чужом городе одна с семилетним сыном и малой толикой еще не пропитых мужем золотых дамских безделушек. Она уже отчаялась, безуспешно подыскивая работу и предлагая по объявлениям услуги гувернантки, домашней учительницы, портнихи и, наконец, горничной или прачки. Везде требовались опыт и рекомендации с прежних мест работы. Наконец в подозрительной харчевне, куда она пыталась устроиться посудомойкой, толстая владелица с длинной папироской в накрашенных губах сжалилась над нею и подсказала:

– А вы сходили бы, милочка, к японцам, в их управление военное – я гляжу, у них барышни там бегают такие же, как вы: чистенькие, с манерами… А для нашей работы вы не годитесь, это я вам сразу скажу. Да и есть у меня посудомойка – старый «ходя» – китаец – неплохо справляется.

Управление военно-полевых сообщений японских войск было не тем местом, куда берут на работу с улицы. Но свет не без добрых людей: Анастасии Павловне удалось познакомиться с одной из тех чистеньких барышень, о которых не без зависти говорила владелица харчевни. Выслушав горестную историю вдовы нотариуса, барышня дала ей такой совет:

– У нас тут недавно переводчика взяли, слыхала, японцы о нем хорошо отзываются. Сам он вроде как русский, но по-японски, на китайском и по-английски говорит совершенно свободно. Попробуйте как-нибудь выйти на него, может быть, им там нужна телефонистка или секретарша. Ах, вы языка не знаете… Ну уж бумажки-то подшивать справитесь? Нужда быстро научит – мы все здесь такие: нас этому в гимназиях не обучали. Знать бы – так я свою маман заставила бы вместо уроков музыки отправить меня на курсы машинописи. Ах, что вы – за что меня благодарить… Дай вам Бог удачи!

Василию было, конечно, проще подыскать заветный ключик к дверям авторитетной японской конторы: неизвестно, что сыграло большую роль – рекомендации русских коллег или свидетельство прославленного Кодокана, но маленький полный японец в круглых очках, очень похожий на деловитого ежика темным бобриком своих волос, недолго выяснял, какие обязанности мог бы выполнять этот русский во вверенном ему, полковнику, императорском военном учреждении.

Барышня, рассказывавшая о служебных успехах нового переводчика, была не совсем права: Василия пока еще, видимо, проверяли, а потому держали на расстоянии от дел сугубо военных, предлагая для перевода различного рода торговую документацию.

Но и этого было достаточно, чтобы понять: под видом торговых сделок нынешние правители Приморья платили за военную помощь против большевиков всеми ценностями края – золотом, пушниной, углем, рудой. Все это почитай что бесплатно вывозилось из России в трюмах иноземных транспортов.

Василий поспешил при первой же назначенной ему встрече сообщить о размахе этого беспримерного грабежа. Однако бывшие сослуживцы Василия по разведывательному отделению штаба Приамурского военного округа, похоже, не сочли эти сведения важными новостями.

– Голубчик, – лениво отозвался на взволнованную речь Василия его давнишний знакомец, капитан Меньшов, ковыряя вилкой запеченного в яйце трепанга – шедевр кухни кафе «Шато-де-Флер», – вы знаете, сколько при царе-батюшке стоила землица здесь, в центре города?

– Затрудняюсь сказать, – пожал плечами Василий. – Но, наверное, прилично?

– А не хотите три копейки за квадратную сажень? Почитай даром, батенька. А когда спохватились центр отстраивать – вся земля уже иностранцами скуплена. Смешно сказать, двадцатирублевый, по прежним ценам, участок под особняк контрразведки на Полтавской город почти за пятнадцать тысяч у какого-то англичанина выкупал. А вы говорите – лес, уголь пароходами… Конечно, гребут.

– Так ведь какой уголь! – настаивал Василий. – Ведь сучанский лучше знаменитого английского «кардифа» по плотности, по чистоте сгорания. И добыча почти даром обходится. Нешто самим нам такое добро не надобно?

– Нам? – зло прищурился Меньшов. – А оно теперь наше? Кому это все должно достаться? Большевикам?

– России, – негромко отозвался Василий.

– Кааа-кой России?! Нет ее, России, – почти выкрикнул капитан и залпом допил японскую рисовую водку в своем стакане.

– Честь имею, – поднялся из-за столика Василий, бросая иену подскочившему официанту.

– Ах, я оскорбил ваши патриотические чувства, господин японский переводчик, – издевательски процедил капитан. – Не изволите ли дуэль? На самурайских мечах, конечно?

Василий низко наклонился к нему и размеренным шепотом отчеканил:

– Опомнитесь. Мы не на любовном свидании – истеричные сцены мне ни к чему. На нас начинают обращать внимание. В следующий раз извольте быть трезвым, или наше сотрудничество я буду считать законченным.

И не давая Меньшову опомниться, он быстрым, но спокойным шагом вышел из кафе.

Поздний летний вечер был, как это часто бывает в здешних краях, теплым, но дождливым. Переливались электричеством вывески модных магазинов и ночных увеселительных заведений. По мокрой мостовой шуршали шины редких авто и пролеток с поднятыми от сырости верхами, цокали лошадиные копыта. Василий шел, не замечая тоненьких водяных струек, стекавших с полей безнадежно испорченной дождем шляпы. Он мысленно видел перед собой качающийся маятник метронома и старался дышать в такт ему: стук – вдох, стук – задержишь дыхание, стук – выдох… Как на первых занятиях по борьбе, в детстве, в Японии, в школьном спортивном зале – додзе.

Но в этот раз испытанная методика помогала не сразу. Нет, никогда он не согласится с тем, что его только что обретенной Родины якобы не стало. Он и увидеть-то успел пока еще только самый ее краешек. И тот, как проказой, поражен – захвачен чужаками. Пусть даже он и прожил среди них большую часть своей жизни – они все равно чужие здесь всему, и в первую очередь людям, народу.

Незаметно для себя Василий ускорил шаги. Неладно, нехорошо здесь, а что там, на западе, на севере? Может быть, впервые он задумался над тем, что родная ему страна так велика. Сейчас она напоминала ему дом, подожженный со всех концов, а его еще пытались убедить, что ничего уже не спасти, заранее пьяными слезами оплакивали пепелище.