Эффект Сюзан - Питер Хёг
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
Если что и сохранилось между Харальдом и мной, так это редкая и внезапная физическая близость, как вот, например, это пожатие локтя.
Я прекрасно понимаю, в чем причина. Причина кроется в экскаваторе.
Все другие матери и большинство отцов назвали бы его бульдозером, траншею назвали бы ямой и, вероятнее всего, не обратили бы внимания ни на одно, ни на другое.
Но у нас все не так. Харальд вырос с матерью, которая понимает разницу между грейферным экскаватором и тем, мимо которого мы сейчас проходим, и которая уже издалека идентифицировала его как тридцатипятитонный экскаватор «вольво» со стрелой почти в восемь метров, и это означает, что мне не надо заглядывать в траншею, чтобы сказать: здесь укладывают большие канализационные трубы внутреннего диаметра девяносто сантиметров с уклоном не менее двадцати пяти миллиметров на погонный метр, с расчетным сроком службы сто двадцать лет.
Пожатие моего локтя — это безмолвное признание того, что пусть про его мать и всю семью много чего можно сказать, но во всяком случае о внешнем мире ему рассказывали всю правду.
С запада участок огражден проволочным забором высотой пять метров, украшенным сверху двумя нитями колючей проволоки, что во всяком случае свидетельствует о том, что спортивные площадки вооруженных сил не открыты для свободного посещения.
Хотя они и очень привлекательны. Газон пострижен и укатан, и даже в такой морозный день кажется, что он топорщится от хлорофилла.
В пяти метрах позади изгороди находится круглая, покрытая гравием площадка, в центре круга стоит Магрете Сплид.
Она похожа на саму себя на той фотографии. Но тело ее меня изумляет. Никогда не видела такого угловатого телосложения.
Плечи прямоугольные, туловище как будто сложено из кубов. И при этом непонятно почему, все равно видно, что это тело женщины.
Она в спортивном костюме, стоит к нам боком и не видит нас. Она наклоняется вперед, начинает поворачиваться вокруг своей оси, и только сейчас я вижу, что у нее в руке. Это диск для метания.
Ее вращательное движение ускоряется, нечто подобное я наблюдала только у животных и машин. И оно так идеально центрировано, что кажется, ты видишь физическую, застывшую вертикальную линию внутри ее движения.
Она отпускает тяжелый диск, тот соскальзывает с ее указательного пальца, и, крутясь, рисует в воздухе плоскую параболу.
Диск находится в воздухе столько времени, что она может остановиться, с достоинством выпрямиться, прикрыть рукой глаза от солнца и еще успеть насладиться полетом диска по нисходящей дуге.
Она неспешно идет к месту падения, и походка ее пружинистая и уверенная, словно у верховой лошади. Подобрав диск с земли, она поднимает голову.
Потом, не торопясь, подходит к ограде. Останавливается в нескольких метрах от нас.
— Сюзан Свендсен, — говорю я. — Кафедра экспериментальной физики Копенгагенского университета. Я надеялась, что вы сможете помочь мне и ответите на несколько вопросов.
— И что это за вопросы?
— Как прошло последнее заседание Комиссии будущего?
Теперь между ней и нами не только физический барьер. Теперь внутри нее закрыты все двери и окна, и она смотрит на нас через дверной глазок. Она отворачивается и от него и делает шаг в сторону от ограды.
— У меня большие проблемы, — говорю я. — Грозит тюремное заключение. Если я смогу достать протоколы того заседания, с меня снимут обвинение.
За моей спиной с ноги на ногу переминается Харальд. Ему больше по душе утонченные беседы. Он надеялся, что я подойду к ней на цыпочках и буду обращаться с ней нежно.
— Я дочь Ланы, — говорю я. — Ланы Левинсен.
Она возвращается, подходит вплотную к сетке. Смотрит на меня. На Харальда.
Какая-то тень пробегает по ее лицу. Щель для писем в двери захлопывается.
— Мне очень жаль, — говорит она. — Я не могу вам помочь.
Она уходит.
— Это мой сын, Харальд, он попадет в тюрьму!
Я обращаюсь к спине, которая быстро удаляется.
— Дайте какой-нибудь номер телефона! — кричу я. — Как можно с вами связаться? Вы наша единственная надежда!
Она исчезает в низких черных бараках, которые стоят по периметру стадиона для занятий легкой атлетикой.
Харальд смотрит на меня. Он онемел от невысказанных упреков.
10
Мы идем назад к машине.
Я останавливаюсь у траншеи. Прежде в кабине экскаватора никого не было. Теперь там сидит мужчина.
Андреа Финк однажды сказала мне, что, по ее мнению, в жизни каждой женщины должен быть свой мастеровой.
С этим я никак не могу согласиться. Одного слишком мало. Я считаю, что в жизни каждой женщины должно быть по меньшей мере шесть мастеровых.
Я обожаю наблюдать за мастеровыми в действии. Обожаю смотреть, как работают мужчины. Когда их энергия рождается из их опыта, она сконцентрирована и направлена вовне, и они не знают, но, возможно, чувствуют, что вы стоите, наблюдая за ними и наслаждаясь созерцанием их тел, их обстоятельностью и самоотдачей.
Даже сейчас я останавливаюсь и пытаюсь установить зрительный контакт с мужчиной в экскаваторе. Или, возможно, именно сейчас, я ведь никогда не считала, что мужчинами можно наслаждаться лишь в определенной упаковке и в определенное время, сделав прическу и настроив сердце на нужный лад. Лично я могу наслаждаться мужчинами в любое время. Надеюсь, что в конце моей жизни санитары психиатрического дома престарелых тоже будут похожи на мастеровых.
Мужчина, сидящий в экскаваторе, не смотрит в мою сторону.
Есть люди, которые повсюду видят знаки. Как будто действительность — это своего рода кофейная гуща, на которой можно гадать. Ко мне это не относится. Тем не менее что-то в его нежелании смотреть в мою сторону мне не нравится.
И восстает не только женское тщеславие. Восстает здравый смысл.
Я нахожусь в трех метрах от машины. На таком расстоянии эффект довольно интенсивный.
Искренность как явление имеет свой диапазон. От повсеместных замалчиваний, с которыми мы все живем, до крайней незащищенности, которая, стоит ей проявиться, оставляет после себя мир, где уже ничто не будет прежним. Где-то посередине, на некотором расстоянии от начала шкалы, находится контакт между мужчиной и женщиной.
Это контакт возникает сразу же, когда ты хотя бы на мгновение оказываешься поблизости от мужчины.
Речь не о том, что я ожидаю, как он выпрыгнет из «вольво», бросится передо мной в грязь и предложит руку и сердце. Речь идет
