Жизнь наоборот - Галия Сергеевна Мавлютова

группе разбора. Я буду страдать, а тебя пусть мучает совесть. Ты же мужчина, Дима? Или кто ты?

— Или кто я, — поник Воронцов, — приказ есть приказ! С Батаном не поспоришь. Может, ножки перебинтовать?

— Тогда в ботильоны не влезут. Пойду так. Мучайся, Дима, мучайся! Тебе же жаль меня?

— Жаль-жаль, бедная моя девочка. Может, напишешь рапорт о переводе в следствие? Там спокойно, без нервов, сиди да клацай на клавиатуре протоколы допроса. На трупы выезжать не надо. Только в морг и то по необходимости.

Воронцов шутил, но как-то ехидно. Алина почувствовала скрытое раздражение в его словах.

— Сам пиши рапорт на перевод в следствие, а я буду раскрывать преступления! Я буду делать это не хуже мужчин, а гораздо лучше. Я научусь!

— Да раскрывай, сколько влезет! Можешь вот тумбочку раскрыть, если так хочется. Глядишь, премию дадут к праздникам, — вконец разозлился Воронцов. — Я с тобой, как с человеком разговариваю, а ты…

— И я с тобой, как с человеком, — Алина помотала головой из стороны в сторону, дурашливо улыбаясь, — не горюй, Димка! Я справлюсь!

— Да уж, — поморщился Воронцов, — то-то же ты на сходке нюни распустила: мол, куда мне патрулировать, я все ножки до крови стёрла, я вся такая нежная, мне бы поближе к следователю.

Они сердили друг друга нарочно, словно пытались спровоцировать конфликт, но ссоры не вышло. Оба были безнадёжно влюблены, краснели от случайного прикосновения, мимолётного взгляда, неверно понятого слова. Воронцову было жаль девушку: она уходила в ночь, на мороз, в нелепых полуботиночках на высоченных каблуках, с потёртостями и мозолями. Он спокойно отправился бы патрулировать вместо Алины, но тогда придётся нарушить приказ Батанова, а Дима всегда был послушным. Таким уж родился. И хотя в его семье никогда не было военных, милиционеров, а уж тем более, полицейских, Дима выбрал профессию полицейского.

Родители сильно удивились, когда он объявил о своём решении пойти после школы на юридический факультет. Мама заплакала, отец сдержанно вздохнул. Но отговаривать не стали. Подумали и переступили через себя, оправдывая выбор сына. Если бы Дима увлекался просмотром ментовских сериалов, чтением криминальной литературы или любил играть по ночам в стрелялки, было бы понятно. Однако нет, ничего такого за ним не водилось. Мальчик как мальчик, обычный, не гений, без особых талантов, на подвиги не способен, и вдруг такой странный выбор. Воронцова удивила реакция родителей: он ожидал другого — думал, начнут отговаривать, стращать, пугать, шантажировать здоровьем. Проскочило. Мать поплакала и успокоилась. Отец смирился. Внешне оба поддержали сына. А что творилось у родителей внутри — сын знать не хотел.

Воронцову нравилась работа оперативника, он не уставал от ненормированного рабочего дня, от бумажной волокиты, от придирок начальства. В уголовном розыске не было никакой романтики. Рутинная работа, но за гранью человеческого понимания. Иногда, собираясь поздно ночью на работу, Дима слышал, как плачет мать. Он морщился, но терпел. Маму не переделаешь. Она любит страдать. Хлебом не корми, только дай возможность попереживать. Отец молчал, лишь иногда спрашивал, мол, как дела, не устал ли, сынок, от службы? Дима посмеивался, догадываясь о глубинных истоках пустых вопросов, но не вникал, думая, что рано или поздно всё уладится.

— Не знаю, что со мной случилось, — всхлипнула Алина, — так жалко себя стало. Как представила, что придётся ковылять на этих каблучищах, чуть слёзы не брызнули. Уже прошло, Дима! Я всё понимаю. Наслышана про Наталью Ивановну. Говорят, она ненавидит женщин, особенно, молодых. Всех девушек съедает заживо, запивая обед горячей кровью. Вот так!

Алина клацнула зубами и прикоснулась губами к Диминой шее. Тот вздрогнул и поёжился. Страшновато получилось. Алина натурально сымитировала вампиршу. Ей нужно было не в опера подаваться, а в актрисы. Голливуд по ней плачет. И не просто плачет, слезами умывается. Воронцов вдруг расхрабрился и поцеловал Алину. По коридору раздались глухие шаги и замерли у двери. Алина и Дима отпрянули друг от друга и, как ни в чём не бывало, занялись сборами. Дверь распахнулась.

— Чего сидим? Отдыхаем? — рявкнул Дорошенко.

Вид у него был ужасный. Словно он только что вернулся из боя. В чёрном одеянии, с маской, сдвинутой на шею, с автоматом под локтем, Слава был похож на рэйнджера, постоянно ищущего приключений на территории какого-нибудь исламского государства. Алина почувствовала, как по телу пробежал холодок. Внутри всё сжалось. Озноб ощутимо бился внутри, угрожая вырваться наружу.

— Я уже готова! — крикнула Алина, коченея от страха.

— Она ноги стёрла. В кровь разбила, — сказал Воронцов, смущённо уводя взгляд из-под пытливых глаз Дорошенко.

— Старая песня, то её тошнит, то мозоли на ногах. Ничего, до свадьбы заживёт, — миролюбиво усмехнулся Слава, — лишь бы не блеванула во время патрулирования. Предлагаю разойтись добровольно. Без осложнений.

— Слав, мы уже бежим, — примирительно пискнул Воронцов, — Линок, ты готова?

— Да, собралась.

Они вышли гуськом: впереди Слава с автоматом, сзади притихшие Дима и прихрамывающая Алина.

— Кузина! В дежурке тебя стажёр ждёт. С ним будешь патрулировать территорию. Батанов приказал. Адресную программу возьмёшь у дежурного. Воронцов! Группа разбора в седьмом кабинете. Наталья Ивановна ждёт.

— А мой стажёр где? — удивился Дима. — Я что, на пару с Натальей Ивановной останусь?

— Не переломишься! — отрезал Дорошенко. — Стажёр у нас один. На всех не хватит. Кузиной нельзя патрулировать в одиночку. Ей полагается стажёр для храбрости.

Дорошенко рассмеялся собственной шутке. Алина мысленно отметила, что смеётся один Слава, а Дима делает вид, что не понял шутки. После паузы она тоже наигранно рассмеялась, словно только что оценила сарказм Дорошенко. Слава удивился и замолчал. Его шутка предназначалась Диме и никому больше. Дорошенко желчно хмыкнул и шумно потопал по коридору, нагоняя упущенное время. Дима и Алина приостановились, одновременно вздохнув, посмотрели друг на друга и медленно разошлись в разные стороны. В эту минуту им показалось, что рассвета больше не будет, утро никогда не наступит и солнце уже не взойдёт, а глухая морозная ночь останется на земле на вечные времена. И всё бы ничего, но вдруг электричество отключат? Внезапно и без объявления. Оба обернулись, посмотрели друг на друга и прыснули от смеха, догадавшись, о чём подумал каждый. Сдерживая смех, в унисон прибавили шаг и вскоре забыли о существовании друг друга. Работа поглотила все мысли и чувства. Думать о том, взойдёт или не взойдёт солнце, стало недосуг. Каждой клеточкой организма они погрузились в работу. На какое-то время Алина забыла про разбитые ноги. Ботильоны показались удобной обувью, а не предметом роскоши.

* * *

Стажёр оказался мелким и