Рассказы о Москве и москвичах во все времена - Леонид Репин

А потом Сандуны воплотились в другой любовной истории. Бани простояли восемьдесят лет, переходили из рук в руки, пока не оказались у Веры Фирсановой, богатейшей в России невесты, дочери почившего лесопромышленника. Вот на нее-то и положил глаз некто Алексей Гонецкий, разорившийся корнет, отнюдь не желавший и далее в разорительном состоянии пребывать. То, что Вера старше, его не смущало, конечно, — блеск приданого все затмевал.

Короче, сломали они старые Сандуны, разнесли по кирпичику, и на их месте в 1896 году возвели банные хоромы, которые и поныне стоят. Гонецкий за строительство взялся самозабвенно — ездил по европейским столицам, смотрел, как бани устроены, нашел модного архитектора из Вены — Фрейденберга, специалиста по баням, но все в проекте переиначивал по ходу дела, стараясь сделать бани, к которым в России больше привыкли. Правда, вскоре поручик дела забросил, а потом и вовсе заложил роскошные бани за бесценок, притом тайком от супруги. Вера потратила много сил, чтобы вернуть бани. Мужа-мота отшила, даже в дом пускать запретила. Гонецкий стрелялся, но не столько из-за утраты любви, сколько из-за возвращения к разорительному своему состоянию.

А бани, хотя строились Фирсановой и принадлежали ей, по-прежнему назывались Сандуновскими и никак иначе. Привыкли москвичи к Сандунам, и все тут.

«Запрещается мужскому полу старее семи лет входить в торговую баню женского полу и женскому полу — в торговую баню мужского полу, когда в оных другой пол парится», — издревле такие правила установили.

А мне довелось как-то посетить женское отделение Сандуновских бань, и мне там понравилось! Неслышно, едва касаясь носками пола, пролетела длинноногая, стройная, как дымок, струящийся от раскуренной сигареты, нимфа и, кокетливо взмахнув веничком, скрылась в парной. Дебелая, могучая царь-баба глянула исподлобья на визитера в штанах и неторопливо повернулась спиной. Оплывшая, как прогоревшая свеча, старуха с мокрыми, зелеными от времени прядями волос подняла взгляд подобно Вию, и я поспешил прочь, опасаясь, как бы она в прах меня не обратила…

М-да… По правде сказать, подобная картина разыгралась в моем воображении, едва я переступил порог райских кущ Сандунов, и я с усилием прогнал видение. Был санитарный день, и гражданочки в белых халатах самого разного возраста усердно трудились, наводя блеск и лоск во вверенном им помывочном подразделении.

Странно, что, будучи коренным москвичом, я попал в Сандуны только в последние годы учебы в школе. И то случайно: шел товарищ с отцом и меня пригласили. А соблазнил-то по-настоящему Владимир Алексеевич Гиляровский. Хотелось увидеть — как там теперь, сравнить с прочитанным.

Сандуны пятидесятых годов поразили меня не только тем, что были похожи на старинный дворец, а неожиданным духом своим. Как будто перешагнул я некий волшебный порог и оказался в прошлом. Выплыли в памяти строки лучшего московского бытописателя:

«В этих банях перебывала и грибоедовская и пушкинская Москва, та, которая собиралась в салоне Зинаиды Волконской и в Английском клубе…»

Трудно было в это поверить. Ну ладно — Кремль, Большой театр, Третьяковка. А тут — всего-то — баня. Но ведь и в самом деле сохранились тому свидетельства. В Сандунах любили бывать многие московские знаменитости, помимо Пушкина и Грибоедова. Денис Давыдов любил здесь попариться, Антон Павлович Чехов тоже частенько заглядывал в старые Сандуны, а одно время даже жил в квартире уже в новом банном дворце. Кого только не было здесь! Сандуны — это город в городе, государство в государстве.

Помню, потешались мы все в начале шестидесятых годов, прочитав в газете фельетон о двух известных и очень хороших актерах, которые, напившись в Сандунах, пускали часть закуски в виде килек в тот самый бассейн, а потом ловили ее ртом, подныривая, войдя в роль тюленей.

Чего только не вершилось в Сандунах! И судьбы людские решались здесь в секретных, неприметных для окружающих переговорах, и деньги здесь отмывались, и отнюдь не чистые сделки заключались — всего не узнать.

Как-то заглянул в Сандуны — оживить прошлое. Высший разряд, по счастью, не изменился, и дух все тот же. Но это отделение теперь только для богатых людей. В первом разряде, где подешевле вдвое, тоже полный комфорт и удобство. И чистота, как в картинной галерее, и диваны удобные, и репродукции с картин Ренуара: дамы в соблазнительных неглиже, и главное — парилка отменная! И что совсем уж невероятно — ни одного текущего крана. С доисторических времен такого здесь не бывало!

Дорога баня нам. Потому что в баню ходят не только мыться, но и для того еще, чтобы грехи отмыть, душу отогреть. Выйдешь, попарившись, и все вокруг другим каким-то кажется — лучше, добрее. Издавна замечено: баня делает нас не только чище. Она делает нас лучше.

Русскую баню распробовали и иностранцы — ничего подобного Сандунам они и не видывали. С большим удовольствием ходят погреться. Жан Клод Ван-Дамм совершенно разомлел от неописуемого удовольствия, а когда после бани ему поднесли стакан водки и соленый огурец, и вовсе отказался уходить, хотя в Большой театр на балет надо было спешить. Все первое отделение балета просидел в Сандунах в высшем разряде и только на второе уехал. Говорят, и сейчас Сандунами грезит…

К банному делу готовили с детства, лет с десяти-двенадцати везли мальчишек в Москву из деревень к родственникам да знакомым, в банях работающим. И как-то само собой сложилось, что в основном шли в банное дело из Зарайска, Рязани, Тулы, Каширы и Веневского уезда. Существовала внутри самой бани и своя, свято соблюдаемая табель о рангах. Парильщики, к примеру, жалованья от хозяев не получали, как и харчей, впрочем, а пробавлялись исключительно подачками от своих клиентов, на их усмотрение полагаясь, поскольку и таксы не было. Более того, половину заработанных денег хозяину отдавали.

Но едва ли не главной фигурой в банном пространстве (были и «пространщики») являлись «кусочники». Они платили деньги за аренду хозяину, бдительно следили за получением чаевых, по своему разумению нанимали и увольняли рабочих, а также собирали дань с «раздевальщиков». Кроме того, «кусочники» стирали банное белье, следили за чистотой во всех помещениях и отвечали за пропажу вещей. А воровство,1 даже в дорогих банях, куда кто попало не хаживал, было промыслом повседневным, обычным. Владимир Алексеевич Гиляровский, знаток московских бань, рассказывал, что существовали даже особые корпорации банных воров.

Особой статьей в банном деле всегда были веники, и везли их в первопрестольную возами из окрестных деревень: березовые, дубовые, с можжевельником, с парой смородиновых веток вложенных. На хорошую баню в день по тысяче штук веников в день уходило. Веники и сейчас в бане дадут. Размочишь перед парилкой, а как размякнет, как дух леса пойдет — самое время себя им охаживать. Или услугой за услугу попросить похлестать. Баня хороша еще тем, что в ней притворяться не надо, каждый гол, как осиновый кол. Тут быстро сходятся и находят общий язык, хотя и ненадолго. Как единоверцы в храме.

Как-то занесло меня попутным добрым ветром в Банный проезд — он начинается от улицы Гиляровского, — где располагаются бани, носящие славное имя поручика Ржевского. Бани только-только открылись после неполного, но тем не менее капитального ремонта, к которому вынужденно приступили после того, как в самый разгар помывочных мероприятий рухнула старая, ветхая крыша и весь люд, позабыв прикрыться мочалками, мигом выпорхнул на февральский мороз.

Историческое прошлое Ржевских бань покрыто мраком неизвестности, никаких сведений об их происхождении мне не удалось раздобыть, но считается, что им полторы сотни лет. Выходит, поручик Ржевский вполне мог сюда захаживать.

Одни из самых старых в Москве — Астраханские бани. По легенде, трое астраханских купцов построили их в 1887 году, но документов о том не сохранилось.

Обложился я как-то всякими справочниками московскими и прочими книгами, собираясь учет банный проделать, из собственного опыта вспомнилось что-то, а итог вышел плачевный: еще в конце XIX века в Москве работало более 60 больших общественных бань, а сейчас те, что остались, по пальцам счесть можно. Знаменитые Центральные исчезли, на месте Зубаревских — многоэтажная стройка, Доброслободских нет, Хлебниковских, Дангауэровских, Мошковских, Оружейных, Сущевских — тоже нет. Вымерли, как динозавры, не сумев выстоять в новых условиях нашей быстротекущей жизни…

Эх, кабы в бане да потереть бы спинку Мане… А так, сижу в парной, и нечто радостное случается со мной…

Поставлен В ознаменование победы

Отчего-то это здание, воздвигнутое на семи московских ветрах, могучее, массивное, так и хочется сказать — широкоплечее, напоминало мне старого, заслуженного генерала, застывшего на смотру, невозмутимо взиравшего на происходившее вокруг…