Когда мое сердце станет одним из Тысячи - Аманда Дж Стайгер

Боже, я, кажется, совсем не в своем уме сейчас. Ну, а как… дела вне работы?

«Я читала теорию множественных миров».

— Правда?

Я начинаю набирать описание универсальной волновой функции, но прежде чем успеваю закончить, он говорит:

— Я очень хотел бы с тобой встретиться. В смысле, лично встретиться. Если ты нашла мой телефон, значит, ты живешь тоже где-то здесь неподалеку? Я подумал, может… пообедаем как-нибудь вместе или вроде того?

Сердце выскакивает из груди. По крайней мере, по ощущениям похоже.

— Не хочу на тебя давить, — продолжает он. — Я знаю, что ты любишь уединение. Но мне очень интересно узнать, какая ты на самом деле. Не то чтобы здесь не на самом деле. Ну, ты поняла.

В глазах у меня плывет, звуки путаются.

Когда чувства возвращаются, он тревожно произносит:

— Элви? Элви, ты там? Пожалуйста, ответь!

Телефон, скользкий от пота, прижат к моему уху. Я очень тяжело дышу, очень быстро. Меня подташнивает.

Он все еще зовет меня.

— Мне… — мой голос звучит плоско и хрипло. — Мне нужно идти.

Я вдавливаю кнопку большим пальцем, обрывая звонок. Перед глазами плывут черные точки, я прижимаю колени к груди.

Во вспышке света я вижу, как ворота Хранилища открываются, из-за них доносится гул.

Странное чувство в грудной клетке, словно бы хочу зевнуть, но не могу. Челюсти стиснуты. Тупая боль пульсирует где-то за левым глазом и выстреливает в основание шеи. Я узнаю начало панической атаки. Иду в ванну и заворачиваюсь в одеяло, но в этот раз оно не помогает.

«Никто еще не умирал от панических атак.

Через десять минут все пройдет.

Нужно просто перетерпеть», — я повторяю себе избитые фразы, хватая воздух ртом.

Когда приступ проходит, я все еще трясусь, лежа в ледяном поту. Я выбираюсь из одеяла, встаю на колени перед унитазом, и меня выворачивает.

Руки трясутся, я вытираю рот туалетной бумагой. Так плохо мне не было вот уже несколько месяцев.

На мгновение я задумываюсь, не позвонить ли доктору Бернхардту. Может, он найдет кого-то, кто пропишет мне успокоительное, чтобы меня отключило и боль унялась. Но я каждый раз трясусь от страха просто при мысли зайти в кабинет врача.

Когда мне было пятнадцать и я только вышла из приюта, мне назначили обязательные психологические консультации со старухой, которая источала соленый, рассольный запах, типа оливок. Приемы были короткими и формальными. Бóльшую часть времени я проводила, уставясь в стену и отвечая на ее вопросы очень поверхностно, ожидая, когда это все закончится. Я слишком много общалась с врачами и другими медицинскими работниками в детстве. И никто из них не помог мне по-настоящему.

Впервые я попала к психологу в третьем классе. В ее кабинете было полно игрушек и кукол. Также там было колесо эмоций с разными цветами и надписями «СЧАСТЛИВЫЙ», «ГРУСТНЫЙ», «ЗЛОЙ» и «СПОКОЙНЫЙ». На нашем первом занятии она пыталась научить меня улыбаться.

— Улыбка — простой способ проявить дружелюбие, — сказала она, показывая на свои розовые щеки с ямочками. — Вот так. А теперь ты.

Я обнажила зубы.

— Очень, — она кашлянула, — очень хорошо. Теперь попробуй улыбнуться вот в это зеркало.

Я сделала еще одну попытку.

— Еще разок. Попробуй расслабиться.

— Обезьяны показывают зубы в знак подчинения, — сказала я.

Он взглянула на меня своими яркими глазами и наклонила голову:

— Это очень интересно. Но ведь люди — не обезьяны.

— Обезьяны! Люди приматы, как шимпанзе или бонобó.

— Давай-ка еще раз попробуем улыбнуться.

На той же неделе в школе произошел еще один «инцидент», как говорили взрослые, когда случалось что-то плохое. Мальчик ходил за мной по школьным коридорам и перекатывал в пенале шарики, зная, как меня раздражает этот звук. Казалось, что шарики катаются внутри моей черепной коробки, ударяясь о ее стенки. Я попросила его перестать, но он продолжил. Я притворилась, что не замечаю его. Но он все не отставал от меня, грохоча шариками все громче и громче и напевая монотонным голосом: «Робо-тор-моз, Робо-тор-моз». В конце концов я развернулась и вмазала ему по лицу. Меня наказали на два дня.

— Теперь давай поговорим об этой ситуации, — говорит психолог на нашей следующей встрече. — Что нужно было бы сделать, чтобы все сложилось иначе?

Я сижу, скрестив ноги и уставившись в одну точку на полу.

— Просто сделайте так, чтобы они перестали меня обижать.

Пауза.

— Ну это не совсем моя работа, милая. Ты можешь поговорить об этом с директором или учителями.

— Я уже говорила. Они тоже не могут это остановить.

— Сейчас давай поговорим о том, что произошло с тем мальчиком. Я знаю, что он начал первый, но ты не можешь контролировать действия других людей. Ты можешь контролировать только то, что делаешь ты. Так вот, скажи мне, что ты могла бы еще сделать, кроме того что бить его по лицу?

— Пнуть его, — бормочу я.

— Я не об этом.

Почему все ведут себя, словно я сама виновата в том, что другие дети издеваются надо мной? И почему именно мне нужно меняться?

Оставшееся время приема я отказываюсь говорить, и она отпускает меня пораньше. Когда настало время следующей встречи с розовощеким психологом, я заперлась в своей комнате. Я решила, что если взрослые не собираются мне помогать, то пусть отставят меня в покое.

Туман воспоминаний рассеивается, я включаю в воду в раковине и полощу рот, чтобы избавиться от кислого привкуса рвоты.

В почте вижу несколько непрочитанных сообщений от Стэнли. Я провожу пальцем по тачпэду и навожу курсор, чтобы открыть первое из них, но в последний момент останавливаюсь. Я не готова, мне нужно прочистить голову, снова нащупать свой центр контроля.

Я закрываю ноутбук.

В животе урчит — я ничего не ела с утра. Завариваю себе лапшу быстрого приготовления и переключаю каналы, пока не попадаю на передачу о дикой природе.

Белые медведи неторопливо бредут по снегу. Глядя на них, я чувствую, как мои мышцы расслабляются и сердцебиение замедляется. Животные живут просто: ешь, играй, спаривайся, выживай. Им не приходится заботиться о квартплате, работе или странных, запутанных, смущающих чувствах. Я с хлюпаньем втягиваю немного лапши.

На экране спаривается пара белых медведей. Веки самки сжаты, глаза словно щелки, зубы обнажены, язык вывалился — в неудобстве или удовольствии, а может, и в том и в другом, пока самец забирается на нее сзади.

Я вдруг замечаю, что перестала жевать и лапша жижей лежит в моем рту.

Самец медведя заканчивает, слезает и уходит прочь.

Самка растягивается на снегу, зевает, округляя розовый язык.

В моем сознании появляется парочка, которую я видела в