Еще един год в Провансе - Питер Мейл

Их здесь достаточно, чтобы написать о них толстую книгу, что, впрочем, уже и выполнено журналистом-гастрономом Жаком Гантье. «Гид Гантье» описывает семьсот пятьдесят кафешек по всему Провансу. Наслаждайтесь чтением и едой.

Перечень мой, разумеется, полон прорех, за которые я приношу извинения. Не упомянуты короли колбасников, принцы котлет и вырезок, ни слова о торговцах трюфелями… Где искать супердыню или самую смачную Petit Gris de Provence[37]? У кого самый вкусный tapenade[38]? Много в Провансе мастеров-кулинаров, посвятивших свою жизнь улучшению качества нашей жизни. Но Прованс велик, а я его исследую всего с десяток лет. И чем больше узнаю, тем больше неизведанного ждет моего внимания.

Я уверен, что, если вы найдете немного времени, чтобы вглядеться и вслушаться, ваш аппетит не останется невознагражденным. Согласен, ингредиенты и сочетания их в прованской кухне могут кому-то показаться непривычными. Мне они нравятся, за исключением, пожалуй, лишь рубца, к которому я так и не ощутил теплых чувств. Утверждение, что в Провансе негде вкусно поесть, — явная чушь. Но приложить определенные усилия, чтобы найти наилучший вариант, несомненно, необходимо, как и в любом другом месте. И процесс этот, как мне кажется, лишь увеличивает удовольствие, получаемое от поглощения аппетитно приготовленной пищи.

Рецепт деревни

Помню, как-то в разговоре кто-то заметил, что в Провансе в среднем за год осадков выпадает не меньше, чем в Лондоне, просто здесь они сконцентрированы во времени. Я смотрел через затуманившееся окно, и казалось, что полугодовая норма спешит излиться на землю косой серой завесой. Вода барабанила по жестяным столам и по рейкам стульев на террасе, скапливалась в лужах и ручейками переливалась через порог, успокаиваясь на керамике дорожек.

Женщина за стойкой бара закурила следующую сигарету, выдула сизую струю в зеркало, на фоне которого выстроились батареи бутылок, закинула волосы назад, за уши, и принялась репетировать надутую гримасу.

«Радио Монте-Карло» упражнялось в юморе, безуспешно пытаясь поднять настроение слушателям. В кафе, которое в это время, ранним вечером, обычно наполовину заполняли рабочие с окрестных chantiers[39], сейчас оказалось лишь трое промокших клиентов, узников ливня: я и еще двое мужчин. Ожидаем просвета в тучах.

— В моей деревне так никогда не льет, — с обидой в голосе бросил один из них. — Ни в жизнь.

Собеседник фыркнул, отметая нюансы метеорологии и переходя на благоустройство:

— В твоей деревне сплошь канавы да рытвины, там вода не задерживается.

— Bof.. Лучше канавы, чем мэр-пьяница.

Демонстрация микропатриотизма продолжалась, каждый из них превозносил свою деревню и поливал грязью соседнюю: а ваш мясник выдал падшую лошадь за говяжий филей. А у вас памятник жертвам войны в ужасном состоянии. Самые кошмарные во всей Франции уличные фонари. А зато они светятся, не то что у некоторых, где впотьмах о фонарный столб шишку на лбу засветишь. А у вас мусорщики ленивые. А у вас жители мракобесы.

Все эти и более тяжкие обвинения швырялись через стол на удивление вяло, неэмоционально. Обычно спорщики в Провансе горячатся, поднимают голос до крика, призывают в свидетели святых угодников, ссылаются на предков, бухают кулаками по столешницам, в собственную грудь. Но все, что я услышал в их перебранке, включая наиболее зажигательное замечание о жене почтальона, скорее бормоталось, нежели выкликалось. Казалось, два университетских профессора обсуждают некий тонкий философский аспект развития давно почившей цивилизации. Возможно, погода подействовала на них охлаждающим образом.

Наконец я пустился галопом к своей машине, оставив их все в том же состоянии единодушного несогласия, обменивающихся взаимными подколками. Обе деревни я посещал, с обеими поверхностно ознакомился. Для чужака вроде меня, незнакомого с отношением мэра к алкоголю и с наклонностями жены почтальона, эти поселения не казались гнездами небрежения, рассадниками порока. С первого взгляда этим деревням вообще не о чем спорить. Однако, побеседовав с несколькими друзьями и знакомыми, я обнаружил, что деревня деревне рознь и все они вызывают у своих и чужих весьма оживленную и пристрастную реакцию по всякому поводу, часто ничтожному либо воображаемому. Пренебрежительное замечание в boulangerie, грузовик, на пять минут заблокировавший проезд, тяжелый взгляд старухи, мимо которой вы прошли, — все это признаки того, что деревня для вас fermé: холодна и неприступна. С другой стороны, если обитатели вам улыбаются, приветствуют, пускаются в разговоры, готовы услужить — будьте начеку! Они всего лишь прикрывают таким образом свое желание сунуть нос с вашу личную жизнь. Не успеете оглянуться, как окажетесь пришпиленным к доске объявлений рядом с mairie.

Уже то, в какой местности деревня расположена, может навлечь на нее проклятие соседей. Слишком высоко — подставлена мистралю, причине дурного самочувствия и разного рода психических расстройств. Слишком низко — мрак и сырость на улицах, как просветят вас эксперты деревенских дел, вызывают эпидемии гриппа и чего еще похуже. Ведь и пятисот лет не прошло, как чуть не все население этой деревни вымерло в эпидемию чумы! Beh oui …

Архитектурно-планировочные решения играют не последнюю роль. «Этот их дурацкий salle des fêtes[40] всю деревню изуродовал». Торговых точек, с точки зрения соседей, в деревне всегда либо слишком мало, либо слишком много. Нередко и то и другое одновременно. Негде машину поставить — скверно. Вся деревня — сплошная автостоянка. Тоже ничего хорошего. Парижане одолели — плохо. Пустынные улицы — отвратительно. В общем, во всякой палатке свои неполадки. Нет на свете деревни без недостатков. И недостатки эти лучше всего подмечает ревнивый соседский взгляд.

Одно из утешений, даруемых короткой, но часто весьма резкой провансальской зимой, состоит в том, что уменьшается число отвлекающих факторов. Гости разъехались, выжидая улучшения погоды. Домашние хлопоты сводятся к поддержанию огня в очагах да пополнению разоренного летним разгулом винного погреба. Спящий сад замер, пруд дремлет под вязкой пленкой, контакты в Любероне сводятся к нерегулярным воскресным ланчам. Хватает времени поразмыслить о тайнах бытия, и я обнаружил, что конструирую в воображении воздушный замок в виде идеальной деревни.

Частично она существует, однако фрагменты ее неудобно рассеяны по реальным деревням, так что мне пришлось их экспроприировать и свести воедино. В процессе «трансплантации» я счел целесообразным замаскировать их путем изменения названий и имен, названием же для своего ментального новообразования выбрал Сен-Бонне-ле-Фруа, поскольку святой Бонне — один из самых обиженных в религиозном календаре, его, кажется, даже собственным днем обделили. Я отвел ему день, официально принадлежащий святому Борису, второе мая, как раз перед началом лета.

Сен-Бонне расположился на вершине холма в десяти минутах от нашего дома, достаточно близко, чтобы не остыл утренний хлеб из булочной. И достаточно далеко, ибо даже в идеальной, реально не существующей деревне языки треплются, как белье, вывешенное на просушку на свежем ветерке. Не столько из злого умысла, сколько из невинного любопытства на вас не оставят нетронутой нитки, особенно если вы иностранец. Можно сказать, жизнь под микроскопом. Изменение оттенка кожи наших гостей от нежно-розового до бронзового подвергается столь же пристальному изучению, как и открытки, отправляемые ими домой. Интенсивность потребления вина оценивается по количеству опустошенных бутылок, причем весьма эмоционально, с восхищением либо негодованием. Слабость моей жены к собакам быстро распознается и тут же вознаграждается щенками, от которых надо кому-либо избавиться, или старыми развалинами, уже неспособными взять след на охоте. Ни новый велосипед, ни оттенок штор не ускользнут от бдительного ока соседей. Мы к этой увлекательной теме еще вернемся.

Один из непременных атрибутов экипированной деревни — церковь. Оценив аббатство Сенанк близ Горда, прекрасное, хотя и несколько подавляющее, я нашел его чрезмерно внушительным и крупногабаритным. Хотелось чего-то более интимного, однако исторически значимого, и я украл церковь Святого Панталеона. Крохотная прелестная церквушка одиннадцатого века с выбитыми в скале нишами могил, ныне пустых. Могилы удивляют маломерностью, нынешние гиганты в них явно не поместятся, для них придется устроить более просторное кладбище, по традиции в наиболее живописном месте, ибо у обитателей для любования пейзажем — целая вечность.

Для остальных, еще живущих, тоже видов предостаточно. К западу — закат, к северу — Мон-Ванту. Подножие горы плодородное, покрытое буйствующими виноградниками, оливковыми и миндальными рощами; гребень среди лета смотрится обсыпанным преждевременно выпавшим снегом. Так выглядит выбеленный солнцем известняк, вечерами приобретающий нежно-розовый оттенок и кажущийся мягче подушки. А лучше всего наблюдать за игрой увядающего света и коварно подползающих теней с террасы деревенского кафе. Если француз примется перечислять многочисленные достижения его родины в построении цивилизации (а долго уговаривать его не придется), то кафе он поместит в самый конец внушительного списка. Если вообще вспомнит. Ведь он с этим общепитом вырос, сроднился, считает его столь же естественным, как воздух для дыхания, и, как следствие, его не замечает. Кафе было всегда, считает он. Но спросите приезжих из Британии или Америки, что их больше всего привлекает во Франции после пейзажа, культуры, пищи и иных первостатейных ценностей, и большинство из них, иные с тоскливой ноткой в голосе, ответит: «О, конечно же французам повезло, что у них такие кафе!»