Самый трудный день. 22 июня 1941 года - Михайловский Александр

– Вы там были, товарищ капитан госбезопасности? – спросил Чуйков.

– Был, – ответил тот, – скажем так, на курсах повышения квалификации. Подробности сообщить вам не могу, сами понимаете – подписка. Подождите немного, товарищи. Все же лучше один раз увидеть, чем сто раз услышать.

Но прежде чем в окрестностях Кобрина появились передовые подразделения экспедиционного корпуса, к штабу армии подъехало несколько больших крытых трехосных грузовиков передвижного армейского узла связи, сопровождаемых двумя самоходными зенитными установками. Старший лейтенант, командовавший этим хозяйством, смотрел на генерала Чуйкова, как на оживший памятник. А то как же: круче было бы лицезреть только самого Сталина, Жукова или Рокоссовского. Хотя, переодевшись в камуфляж, выглядел Чуйков несколько не канонично.

– Товарищ генерал-лейтенант, – связист откозырял Чуйкову, – есть связь со штабом фронта. Товарищ командующий у аппарата…

Когда Чуйков поднялся по лесенке в кузов одного из грузовиков, там его ожидал еще один сюрприз. Если вооружение и боевая техника, которой оснастили экспедиционный корпус, в основном были еще советского производства (вермахту и того хватит за глаза), то аппаратура связи, напротив, использовалась самая что ни на есть современная, отчасти даже еще не поступившая в войска. Просто, совмещая приятное с полезным, самой современной системе управления войсками устроили обкатку в боевых условиях.

Так что Чуйкова в машине ждал не телеграфный аппарат прямого провода, и даже не телефонная трубка ВЧ, а большой плоский экран, на котором, как живой, возник незнакомый ему полноватый человек в таком же, как у него, камуфляже, и со знаками различия генерал-полковника. Впрочем, стоявшего рядом с незнакомцем генерал-майора Василевского Чуйков знал, ибо тот уже один раз приезжал к нему в армию по линии Генштаба в конце мая, чтобы провести одну из проверок боеготовности.

– Добрый вечер, Василий Иванович, – произнес незнакомец, – меня зовут Шаманов Владимир Анатольевич. По личной просьбе товарища Сталина с этого момента я командую Западным фронтом, а Александр Михайлович Василевский является моим начальником штаба.

– Здравия желаю, товарищ генерал-полковник, – ответил генерал Чуйков, – докладываю, что, согласно плану прикрытия государственной границы, войска армии подняты по тревоге и с наступлением темноты начнут выдвижение на исходные позиции.

– Очень хорошо, Василий Иванович, – кивнул Шаманов, – а теперь слушайте боевой приказ…

Этот разговор с новым командующим состоялся всего полтора часа назад. А сейчас Чуйков и Сандалов, уже сделавшие в первом приближении все, что было необходимо для завтрашнего дня, стояли в сгущающейся темноте на окраине Кобрина и вслушивались в приближающийся со стороны Барановичей тяжкий гул множества мощных моторов.

Поток техники, в полумраке в два ряда сплошной лавиной двигавшейся по шоссе, казался им бесконечным. Тяжелые приплюснутые танки с длинноствольными пушками чуть ли не корабельного калибра сменялись легкими гусеничными клиновидными машинами, на которых верхом сидела вооруженная короткими карабинами пехота. За ними двигались самоходные гаубицы, а им на смену приходили тяжелые грузовики с укутанным брезентом странными коробчатыми установками вместо кузовов, причем некоторые из них были огромными, на четырех осях, с толстыми колесами в человеческий рост и длиной никак не менее двенадцати метров. Потом – снова самоходные гаубицы, но на этот раз совсем уж монструозные, с длинными восьмидюймовыми стволами. Куда там привычной Б-4! За ними – самоходные зенитки, и снова танки и мотопехота на БМП.

Вдыхая густой соляровый угар, который сейчас был для него слаще запаха дорогих духов, генерал Чуйков подумал, что завтра немцам завтра будет совсем невесело. Они столкнутся и с этой мощью брони и крупных калибров, и со ста шестьюдесятью тысячами бойцов и командиров его армии, которые в данный момент уже занимают оборону по линии государственной границы.

Впрочем, это будет завтра. А пока не наступил рассвет, они с полковником Сандаловым еще много должны успеть. Если Родина доверила им отразить наступление одного из самых лучших немецких генералов, то они должны постараться сделать все возможное, чтобы оправдать ее доверие.

21 июня 1941 года. 22:45 мск. Украинская ССР, Киев, квартира 1-го секретаря ЦК КП(б) Украины Никиты Хрущева

Появившийся поздно вечером на пороге хрущевской квартиры курьер с пакетом не был необычным явлением. Все-таки Никита Сергеевич, за глаза прозванный товарищами «Клоуном», был партийным и государственным деятелем, а таких людей дела способны настигнуть в любое время дня и ночи.

Удалившись к себе в кабинет и вскрыв пакет, Хрущев из записки за подписью Поскребышева узнал, что на завтрашнее утро назначено экстренное заседание Политбюро ЦК ВКП(б), где он непременно должен присутствовать – и поэтому на аэродроме в Борисполе его уже ждет готовый к вылету самолет с опытным экипажем, имеющим большую практику ночных полетов.

Хрущев был встревожен, Хрущев был напуган – да нет, он был просто в панике. Такой вызов на самом деле мог означать все что угодно: от перевода с повышением в Москву, до внезапного ареста прямо на столичном аэродроме. В последнее Хрущеву верилось больше. Были уже прецеденты.

Кроме всего прочего, Никита Сергеевич совсем не был клиническим имбецилом, каким он хотел казаться товарищам по партии, чтобы его случайно не сожрали в ходе одной из многочисленных политических интриг. Не столько умный, сколько хитрый и подлый, он давно поставил себе цель забраться на самую вершину партийной пирамиды власти, но прекрасно понимал, что при живом Сталине это попросту невозможно. Интрига была долгой, тайной; на своем пути наверх, начавшемся двенадцать лет назад с учебы в Промакадемии, товарищ Хрущев не жалел никого: ни врагов, ни в особенности бывших друзей-троцкистов.

Оказавшись в Москве, где он попал в список партноменклатуры, «Дорогой Никита Сергеевич» (он же «Клоун», он же «Кукурузвельт», он же «Хрущ») ступенька за ступенькой, шаг за шагом стал подниматься по карьерной лестнице. Выдвиженец Лазаря Кагановича, Хрущев был готов есть из всех корыт разом: секретарь парткома Промакадемии, 2-й, а затем и 1-й секретарь Московского Городского Комитета ВКП(б), с совмещением должности 1-го секретаря Московского областного комитета. В Москве он обретался до февраля 1938 года, после чего был переведен в Киев на свою нынешнюю должность, вместо отозванного в Москву и впоследствии репрессированного Станислава Косиора.

Хрущев убрался из Москвы вполне вовремя: всего через полгода ежовщина была разгромлена, сам Ежов арестован и впоследствии расстрелян. Под расстрел попал и комиссар госбезопасности 1-го ранга Станислав Реденс, бывший начальник УНКВД по Московской области и по совместительству муж свояченицы Сталина Анны Аллилуевой. В две руки Никита Сергеевич и Реденс репрессировали в Москве и Московской области десятки тысяч людей. Хрущев требовал увеличить «лимит» на расстрельные приговоры. Он додумался даже предложить Сталину провести показательные расстрелы «врагов народа» на Красной площади, но Вождь тогда одернул Никиту, сказав ему: «Уймись, дурак!»

Никита Сергеевич отсиделся в Киеве, когда Берия зачистил ежовскую банду. Сидящего в Киеве Хрущева тогда либо просто забыли, либо сочли неопасным. Клоун – он и есть клоун. Впрочем, и сам Никита Сергеевич тоже старался как мог, с удвоенной силой включившись в разоблачение своих вчерашних друзей, одновременно налаживая новые связи. Одних только членов партии с санкции Хрущева в 1938–1940 годах на Украине было арестовано около ста пятидесяти тысяч человек.

Но потом все пошло как-то не так. Уже налаженные связи беспощадно обрубались, нужных ему людей понижали в должности, переводили на другие посты, а то и вовсе арестовывали как троцкистов. В феврале этого года с должности Наркома Внутренних дел Украинской ССР был снят Иван Серов, имевший с Хрущевым «доверительные» отношения. Серов не докладывал в Москву о разных мелких шалостях Хрущева по свой линии, а тот в ответ закрывал глаза на разные нарушения социалистической законности со стороны НКВД. Все изменилось, когда Серова сменил присланный из Москвы бериевский волчара Сергиенко, который сначала был первым замом Серова, а потом и сам занял пост наркома. Никита Сергеевич сразу почувствовал себя как муха, накрытая стаканом: жужжать можно сколько угодно, а больше – ни-ни. В нашей истории, потом, придя к власти, Хрущев еще в 1954 году тут же отомстил Сергиенко, лишив его всех званий и наград под предлогом неквалифицированного руководства органами НКВД во время Киевского окружения 1941 года.