Свобода в СССР - Александр Шубин

В СССР роль среднего класса играли интеллигенция, специалисты и служащие среднего звена. Они не обладали властью, но их труд носил более творческий характер, чем труд рабочих и колхозников. Они считали себя более компетентными, чем вышестоящие чиновники, что приводило к конфликтам, неудовлетворенности результатами своей работы, которая не могла в полной мере принести плоды в рамках бюрократической системы. Сохраняющиеся противоречия между «физиками и лириками», приглушенное общим антибюрократическим настроем, отражали неоднородность советского среднего класса. Одна часть средних слоев считала главным повышение эффективности производства. Эта тенденция, которую можно охарактеризовать как технократическую, ведет к образованию социального слоя технократии – научно–производственных руководителей, которые устанавливают собственный контроль над производством независимо от форм собственности на нее. В СССР технократическая тенденция еще только формировалась и проявилась в полную силу в виде «революции менеджеров» времен Перестройки. Другая тенденция, связанная с отставанием гуманитарных начал (личностных, гражданских, демократических) была представлена той частью интеллигенции, которая стремилась вырваться из тесных авторитарно–индустриальных рамок современного общества. Но куда? Этот вопрос интеллигенция будет обсуждать десятилетиями.

Столкнувшись с табу на обсуждение политических вопросов, вольномыслие стало продвигаться в сферы философские, непосредственно не связанные с политикой и теми областями, которые уже «правильно» решены официальной идеологией.

Такая ниша была очерчена в стихотворении Б. Слуцкого «Физики и лирики»: «Что–то физики в почете, что–то лирики в загоне». Спор «физиков и лириков» стал приемлемым решением и для власти, и для интеллигенции. Интеллигенты могли в этой области удовлетворить свою потребность в дискуссии безопасным для властей образом. Сначала даже казалось, что спор еще сильнее разделит фронт фронды.

«Лирики» – гуманитарная интеллигенция, ставили во главу угла личность с ее многосторонней развитостью, а «физики» – техническая интеллигенция и индустриальная технократия (директора с инженерным бэкграундом и инженеры–управленцы) – эффективность, неотделимую от четкого разделения труда. «Физикам» требовался человек–функция, а «лирикам» – Человек Возрождения.

Характеризуя споры «физиков и лириков», П. Вайль и А. Генис писали: «Наука казалась тем долгожданным рычагом, который перевернет советское общество и превратит его в утопию, построенную, естественно, на базе точных знаний. И осуществят вековую мечту человечества не сомнительные партработники, а ученые, люди будущего… Ученый растворил двери храма и пошел в народ или правительство. Снимая с себя сан, он превращался в гражданина. Однако в России это место было занято поэтом»[58]. Гуманитарная интеллигенция с беспокойством реагировали на смелые технократические проекты, будь то использование озера Байкал в промышленных целях или создание искусственного интеллекта.

Спор «физиков и лириков» развернулся на кухнях и в курилках, но не привел к формированию сколько–нибудь оформленных партий. Вскоре два отряда интеллигенции обнаружили, что при всем различии философий, у них общий противник. Собственно, это было заметно уже на весенних партсобраниях, где наиболее радикально выступили как раз молодые физики и гуманитарии.

Сначала они двинулись в наступление «двумя колоннами» (используя более позднее выражение лирика Солженицына о его отношениях с физиком Сахаровым), но, столкнувшись с первыми поражениями, вступили в союз. Осенью антибюрократическая смычка инженерного и писательского слоев выразилась в массовой поддержке писателя В. Дудинцева, который на некоторое время стал выразителем чаяний как рационализаторов и изобретателей, о которых написал свой роман «Не хлебом единым», так и радикальных писателей, которые увидели в этой повести антибюрократический потенциал. Это вызвало уже нешуточное беспокойство власти (см. Глава II).

И тем и другим требовалась свобода творчества, свободные связи с мировой наукой и культурой, возможность распространения и внедрения своих идей. Следовательно, и тем, и другим было душно в рамках авторитарного режима. В то же время и те, и другие были элитарны и в этом противостояли не только чиновникам, но и недостаточно еще образованному народу. И здесь разделение проходило уже не между «физиками» и «лириками», а между «демократами» и «либералами». Идти ли в народ? Открывать ему глаза на его несвободу (которую уже почувствовали сами) или искать другую точку опоры в верхах. Идейные потоки множились и усложнялись.

«Физики» вступили в союз с «лириками» в борьбе против чиновника. Но разногласия между «физиками» и «лириками» не исчезнут, они будут проявляться и в диссидентском движении, и на страницах книг, и в кабинетах сотрудников аппарата ЦК КПСС.

Каждый повод использовался советскими людьми, чтобы хоть на метр сузить пространство бюрократического контроля. Во время обсуждения романа В. Дудинцева инженеры горячо осуждали произвол чиновников и директоров. Но директора уже не хотят быть просто низовой частью бюрократической иерархии. Советская технократия осознает свои собственные интересы, отличные от интересов чиновничества.

Возможность проявить себя появилась, когда в советской прессе развернулась официальная дискуссия о перестройке хозяйственного управления – готовилась реформа 1957 г. – переход от ведомственного управления хозяйством к территориальному. В любом случае речь шла именно об управлении предприятиями сверху. Но производственники, и прежде всего директора, ставят вопрос иначе.

Авторы статей и писем в редакции, ритуально поминая добрым словом доклад Хрущева, с плохо скрываемым злорадством приветствуют сокращение бюрократического аппарата, требуют сокращение числа звеньев управления (ликвидации трестов, находящихся между предприятием и ведомством, а теперь – совнархозом), а затем начинают говорить о том, чего нет в докладе Хрущева о предстоящей реформе. И вот в «Правде» со смелыми предложениями выступает директор Уралмашзавода Г. Глембовский. Он предупреждает Хрущева, что переход к совнархозам не решит проблему, ради которой делается вся реформа: «Следует учитывать, что элементы ведомственности, проявляемые сейчас различными министерствами, могут в известной степени иметь место и в экономических районах при новой форме управления»[59]. Как ни пересаживай чиновников – по отраслям или по территориям, а их бюрократическая сущность не меняется[60]. Выход: «Трудности, связанные с необходимостью оперативного и конкретного руководства большим количеством предприятий и строек, могут быть значительно уменьшены за счет дальнейшего расширения прав предприятий» [61].

Завязалась дискуссия. Глембовский пытался предложить более плавную перестройку структур управления, и за это его критиковали оппоненты. Но вот идею освободить предприятия от чиновничьей опеки – приветствовали и критики. Директор Московского электролампового завода Г. Цветков вторит Глембовскому, которого по другому поводу ругал: «Перестройка управления промышленностью будет наиболее эффективна, если одновременно будут расширены права предприятий и строек»[62]. А директор камвольно–суконного комбината «Советская Грузия» Н. Тушишвили и статью свою назвал так: «Расширить права предприятий». Как и все, всецело поддержав доклад Хрущева, он тоже пишет «о своем»: «Надо предоставить директору завода, начальнику цеха больше самостоятельности, резко сократив те ограничения, которые сейчас для них установлены»[63]. Не нужно бояться своевольного директора, ведь за ним будет присматривать профком и профсоюзная организация. Директора продолжали лоббировать свой вариант реформы всю весну. Вот, директор металлургического завода И. Ектов из Сталино, даже забыв выразить ритуальную поддержку докладу Хрущева, напоминает – структура совнархозов похожа на министерства, «громоздкий аппарат приведет к повторению старых недостатков», так что нужно расширить права предприятий[64].

Хрущев не пошел на поводу у директорского корпуса, но дискуссия 1957 г. стала только первым шагом в лоббировании другой экономической реформы, состоявшейся в 1965 г. и получившей название «косыгинской».

Одновременно с директорами свои вопросы продвигали инженеры. После истории с Дудинцевым дискуссия о реформе оказалась как нельзя кстати – в статьях инженеров и рационализаторов лоббируется создание влиятельных инженерных советов при совнархозах и при Совете министров[65].

Свое слово в этой дискуссии сказали и сторонники рабочего самоуправления. Но на этот раз продолжатели дела «рабочей оппозиции» обставили свои крамольные идеи как развитие ценных указаний Хрущева, тоже очень далекое от принципов реформы 1957 г.: «Надо восстановить право рабочих собраний решать многие важные вопросы работы предприятия»[66], — требует письмо трех рабочих из Баку. Когда подобные идеи высказывались в листовках, за них можно было угодить за решетку. А здесь их опубликовала официальная пресса. Разумеется, Хрущев не решился вводить производственное самоуправление, но обсуждение таких вопросов стало возможно в СССР, если крамольное содержание излагалось с соблюдением лояльной формы.