Затерянные в сентябре - Ника Созонова

— Да, сказочно ты описываешь свои родные места… А ведь там вся земля кровью пропитана! Кровью наших ребят, которых ваши ублюдки порезали.

Антон процедил эти слова сквозь зубы. Он не понаслышке знал об этой войне: двоюродный брат без вести пропал в этом аду три года назад, а лучшего друга-одноклассника привезли домой 'грузом-200'.

Обычно Чечена не трогали подобные высказывания. Он привык к ним, научился отгораживаться — не слышать, не реагировать. Он всегда был предельно спокоен. Но сейчас, в вечном сентябре, он поддался воспоминаниям, и его душа оголилась, стала беззащитной… Была словно кожа под сорванным ногтем, для которой даже прикосновение сквозняка или капли воды очень болезненно. Он отреагировал на слова Антона молниеносно, перескочив через разделявшие их два метра и без замаха ударив в челюсть. И вечный огонь взвился высоким пульсирующим столбом, а земля под покровом опавшей листвы застонала. Эмма вскрикнула, а Лапуфка залился громким плачем.

Антон ответил на удар так же не раздумывая и чуть ли не с радостью. Тот покой, что подарили ему молитва в храме, ангелы, прогулка по зачарованному пустынному городу — не мог все-таки до конца растворить жившее в нем напряжение и боль от разлуки с невестой. Нервам требовалась встряска, а напряжению выход — и тут такой повод. Для него то была просто драка — когда кровь алой лавой мечется в венах, а выплеск адреналина стесняет дыхание и наполняет легкие веселящим газом.

Для Чечена было иначе. Не красное, но черное, не ярость, но ненависть. Не желание победить противника, но слепая жажда уничтожения. Когда схватка на миг отбросила друг от друга их тяжело дышащие тела, он вперил во врага глаза с порозовевшими белками, в которых не было и тени человеческого, и нащупал за поясом нож. Он никогда не расставался с ним — подарком отца, храня как память и периодически затачивая. Ладонь впитала надежную прохладу.

— Эй, ты чего?!..

Взгляд Антона стал обиженно-непонимающим. Одно дело — хорошая мужская потасовка, с разбитыми носами, фингалами на скулах, в самом крайнем случае — выбитым зубом. И совсем другое — узкое лезвие в смуглой руке. К такому он готов не был. Столкнувшись глазами с обжигающими, без тени мысли, зрачками — он, никогда прежде не страдавший от недостатка храбрости, почувствовал противную вибрацию под коленями.

Чечен между тем медленно приближался. Краем глаза он видел летящую к ним со всех ног Бялку (развевающаяся зеленая юбка напоминала знамя). Кажется, она что-то кричала, отчаянно размахивая руками…

Пламя вечного огня взметнулось еще выше, лизнув осеннее небо, а затем низвергнулось вниз. Растянувшись, оно окутало Чечена со всех сторон, отгородило от остального мира гигантским коконом или шатром. Один из языков огня, вильнув, коснулся его руки, и расплавившееся лезвие стекло на землю. Но боли ожога он не почувствовал. Горячий колпак огня, которым его накрыло, был монолитным и непрозрачным. Он подрагивал, и по оранжевому пробегали волны багрового и пронзительно-голубого.

Чечен ошарашено огляделся по сторонам — ни просвета, ни выхода. Обреченно и устало опустился наземь, скрестив по-турецки ноги и прикрыв глаза. Ненависть отпустила. На ее место заползала всегдашняя беспросветная пустота, его вечная спутница и подруга. Он вновь и вновь прокручивал в голове слова: 'Ваши ублюдки резали наших ребят'.

Он никогда не хотел воевать. Даже мальчиком. Он выбрал самую мирную профессию — врача-терапевта. Зарплата, сад, огород — позволяли им с женой существовать если не богато, то достойно. Каждое утро и каждый вечер он просил Аллаха, чтобы волосы его жены не поседели раньше времени, а глаза не тускнели. И еще он просил дать им детей, потому что за семь лет совместной жизни они не нажили ни одного. Мусульмане осуждают бездетных женщин — считается, что их проклял Аллах. Но он никогда не сказал жене ни слова упрека. Видел, как она мучалась из-за этого, и старался быть особенно ласковым. И еще шутил, что она ему и жена, и дочка: ведь она была моложе на десять лет, а выглядела совсем юной.

А потом началась эта бойня. Старший брат погиб в первый год войны, а средний перебрался в Москву. Сестры жили кто в Москве, кто в Грозном. Родители умерли (к стыду своему, он радовался, что умерли в самом начале — до гибели первенца, не успев хлебнуть чашу бедствий в полной мере). Его аул не раз попадал под 'зачистку'. Его проносило: профессия мирная, никаких контактов с боевиками он не имел. И врагов среди соседей не было — некому было оклеветать или настучать. Когда времена стали совсем кровавыми, ему пришлось поменять специализацию с терапевта на хирурга и работать не в родном ауле, а в поселке. Возвращаться ночевать в своей дом удавалось не всегда — порой он не виделся с женой по четыре-пять дней.

В один из таких дней, вернувшись, он нашел свой дом сожженным. Тело жены отыскалось не сразу, в нескольких километрах южнее — избитую и изнасилованную, ее, как видно, привязали к бамперу солдатского уазика. Лицо было стерто о дорожные камни…

Потом был провал. Потом он оказался в Питере и вступил в группу. Почему он выбрал Питер, где провел шесть лет студенчества, а не чужую Москву? Потому что любил этот город и ненавидел. Любил за красоту, за воспоминания молодости. Ненавидел — за полное равнодушие к судьбе его народа, за высокомерие и холод.

…Чечен судорожно выдохнул, отгоняя прошлое. Но оно не уходило. Образ убитой жены стоял перед внутренними глазами: кровавое месиво вместо лица в обрамлении спутанных пыльных прядей, неестественно вывернутые руки, босые маленькие ступни… Он зажмурился и затряс головой. Но воспоминание не отпускало, напротив — становилось все четче, все объемнее. Он уже чувствовал запах дорожной пыли, а кончики пальцев ощутили росу, осевшую на ее одежде за ту ночь, что она пролежала здесь одна. Ее мертвые глаза раскрылись, и он упал в них. Слился с ней, со своей женой, но не умершей, а живой. Той, какой она была в свое последнее утро. Он ощущал ее мысли и чувства, как свои собственные, при этом не потеряв памяти и не имея возможности управлять ее поступками и словами.

…Утро было солнечным и прохладным. Она думала обо всем вместе и ни о чем конкретном. Ее радовало, что день обещает быть не душным, ей приятно щекотали ноздри запахи весенней земли. Сегодня у нее была тысяча дел, как, впрочем, и всегда, и надо переделать их как можно лучше — ведь завтра приедет Ахмет. За этими мыслями она развешивала на дворе на веревках свежепостиранное белье. Ей нравился исходящий от простыней и рубашек аромат свежести и влаги.

— Русские, русские!.. — соседские девчонки неслись по улице, в глазах колыхался ужас.