Тихие сны - Станислав Родионов

— Странно… одно слово ровнёхонько, а второе в мелких уступчиках, будто штриховали.

— Мог писать старик.

— Слово старик, а слово молодой?

— Или в транспорте.

— Тогда откуда довольно-таки равномерное чередование?

— Ну, дорога такая…

— Думаю, что писали на столе, где что-то работало. Например, швейная машина. Скорее, пишущая — на ней стук ритмичнее.

Петельников помолчал, взглядом показывая, что оценил догадку следователя. И заметил вскользь, как бы пытаясь уравнять сделанную ими работу:

— Кстати, духи называются «Нефертити».

— Как же пахнут?

— Сильно, приятно, ново…

Рябинин потерялся, следя за убегающей мыслью…

… Поражают нас запахи не сильные, не приятные, не новые — нам ложатся на душу запахи прошлого, ушедшего, забытого…

Они медлили с разговором, словно боясь несовпадения добытой информации или блеснувших догадок. Поэтому инспектор разглядывал хризантему, благо она светилась почти у его глаз. Поэтому следователь протирал очки, уже скрипевшие от сухой чистоты.

— Что дал обход квартир? — не вытерпел Рябинин.

— Ничего.

— Все обошли?

— Кроме одной.

Тот внутренний голос — родственник интуиции — тихо, но настойчиво шепнул своё слово о нелогичной версии, о той самой, которая наугад, на авось, наобум. Рябинин встал и прошёл к сейфу, где из макулатурного угла высвободил погребённую там бумажку. И почти боязливо протянул её инспектору, который обежал написанный текст одним брошенным взглядом.

— Что это?

Рябинин через его плечо вгляделся в свой почерк, словно инспекторский вопрос исказил все буквы.

«Видимо, в белом плаще, среднего роста, молодая или средних лет, скуластая, крупные и хорошие зубы, губы тонкие, в ушах серьги с красными камешками…»

— Что это? — повторил инспектор.

— А разве не видно? — хихикнул Рябинин.

— Не видно.

— Преступница, словесный портрет.

— Откуда?

— Да так, случайно…

— Откуда? — звонче повторил инспектор.

— Из сна.

— Ага, во сне увидел, — согласился Петельников, затвердевая губами.

— А что?

— Инспектора уголовного розыска бегают, а следователь прокуратуры нашёл верного свидетеля и помалкивает, как частный предприниматель, — ответил Петельников уже не ему, а хризантеме.

— Предположить подобное может только узколобый хлыщ, — поделился с хризантемой и Рябинин.

— А увидеть преступницу во сне может только широколобый остряк, — разъяснил цветку инспектор.

Они бросили хризантему и встретились взглядами — они давно работали вместе, так давно, что и не помнили, когда начали дружить.

— Правда, если спать в очках… — добавил Петельников.

— Над физическим недостатком издевается, — опешил Рябинин.

И потерялся, следя за убегающей мыслью…

…Господи, не надо славы и приятной жизни, не надо денег, автомобилей и ковров… Ничего не надо — только не лишай единомышленников и единочувственников. Счастье не в единомыслии ли?

Вздохнув, Рябинин рассказал про сон потерпевшей. Инспектор слушал почти сурово, поигрывая молниями на своей папке из потёртого крокодила. Эта неожиданная суровость удивила Рябинина лишь сперва — Петельников старался показать, что всё воспринимает серьёзно.

— Вадим, в человеческой жизни сны занимают не последнее место. Почему же ими пренебрегать?

— Не вздумай это сказать прокурору или начальнику райотдела, — посоветовал инспектор.

— Но снами интересуются и криминалисты.

— Да, если психически больной человек видит во сне преступление, которое может потом совершить.

Рябинин знал, что непроверенных истин Петельников не признавал — даже очевидных. А уж сон-то…

— Эта женщина давно не видела тихих снов. Почему бы?

— Может, у неё что-нибудь болит, — усмехнулся инспектор.

— Душа. Она чего-то опасается. Чего?

— Мало ли чего. Например, измены мужа…

— Тогда попробую с другой стороны. Ты не связываешь два факта, потому что не знаешь одного обстоятельства.

— А ты заговорил языком инспектора Леденцова.

— Не знаешь, что похищенная Ира Катунцева ходила в тот же садик, где ты искал потерявшуюся девочку.

— Вот как…

Рябинин наслаждался. Уверенность скатилась с инспектора, словно её смыли ведром воды. Это ему за кофейный свитер и за литой торс. За брючки в стрелочку, которые гладил, наверное, с час, — за это ему.

— И обе в красных платьицах и очень похожи.

— Выходит, что преступнице была нужна только Ира Катунцева, — тихо сказал инспектор, уже позабыв про свою гордыню.

— А если так, — воспрял Рябинин, — то преступница выслеживала её у дома, где и попала в поле зрения матери. Но сознание потерпевшей эту женщину не восприняло — днём. А вот ночью она явилась во сне под видом какой-то ведьмы. Заметь, потерпевшая описывает её внешность, но не голос. Потому что видеть видела, а не говорила. Сны на пустом месте не рождаются.

Инспектор задумчиво отщипнул у хризантемы лепесток. Рябинин ждал его слов, намереваясь не допустить второго покушения на хризантему — Лидина ведь. Но Петельников молчал, снедаемый какими-то своими мыслями. Поэтому Рябинин добавил:

— И ещё. На допросе мать вдруг чего-то испугалась. Чего? Отец на допросе почему-то злился. На кого? На меня? Вряд ли. На преступника? Он что-то знает…

Петельников вжикнул молниями и спрятал рябининскую бумажку. Его лицо, освещённое додуманной мыслью, обратилось к следователю:

— Но женщина из сна совсем не похожа на женщину, про которую рассказала цыганка Рая.

— Да? — удивился Рябинин; удивился не тому, что они непохожи, а тому, что не догадался их сравнить.

— Сергей, — улыбнулся инспектор той улыбкой, которая бежала впереди него, — а не пора ли нам переменить профессию? Тебе, скажем, на библиотекаря, а мне на диск-жокея…

— Почему же?

— Что это за следователь прокуратуры, который строит версии на сновидениях? Что за инспектор уголовного розыска, получающий оперативную информацию у гадалки?

— Не рви хризантему, — буркнул Рябинин.

Из дневника следователя.

Я вхожу в комнату, а Иринка делает мне знак молчать — она слушает радио. Боже, монолог Гамлета «Быть или не быть…». Лицо сосредоточено, словно решает задачку. Бровки насуплены, рот приоткрыт, даже вроде бы и не моргает.

— Понравился? — спросил я после монолога, не понимая, чем он её привлёк.

— Всё правильно, — солидно заключила она. — Играешь в крестики-нолики и не знаешь, ставить или не ставить крестик…

В этот день Леденцов кончил работать по самой ёмкой версии — были проверены все подозрительные женщины города: судимые, лёгкого поведения, пьющие, тунеядки… Работа делалась для очистки совести, поскольку каждый инспектор знал, что этим женщинам дети не нужны — ни свои, ни чужие. Часов в девять вечера усталый леденцовский мозг вспомнил об одной непроверенной квартире; его усталый мозг о ней не забыл бы и на секунду, будь уверенность в успехе. Но приказ Петельникова есть приказ.

Чтобы скрасить дорогу, Леденцов купил пять жареных пирожков с капустой. Последний, пятый, он доел уже в полутьме лестницы, освещённой единственной лампочкой. Приметив бледную пуговку звонка, он утопил её с приятной мыслью о пирожках, которых всё-таки мало купил — восемь бы и все бы с мясом.

Дверь открыли так скоро, что приятная мысль о пирожках не успела пропасть — ну, хотя бы провалиться вслед за пирожками, — а лицо инспектора, по учению Петельникова, должно быть бесстрастно и бессмысленно, как чистый лист бумаги. Но во тьме передней никого не было.

— Давай, входи живей, — велел сухой голос из этой тьмы.

Леденцов послушно вошёл.

— Давай-давай, топай, — заторопил старушечий голос. — Чего опоздал-то?

— Служба, — на всякий случай разъяснил инспектор.

Сухие кулачки сильненько упёрлись в его спину, задав направление. Под их стремительным конвоем он миновал сумеречный коридор и вошёл в большую комнату, пасмурную от табачного дыма и тихого голубого света.

— Садись, уже кончается, — шепнула старушка, толкнув его на какой-то мягкий топчанчик.

Головы, разных размеров и на разных уровнях, кочками чернели там и сям. Лиц он не видел — они были обращены к телевизору, синевшему в углу, как распластанная прямоугольная медуза. Нешелохнутая тишина, казалось, ждала какого-то события, взрыва, что ли.

— Мама, его убьют? — спросил детский голосок снизу, с полу.

— Смотри-смотри…

Шла последняя серия детектива. Инспектор уголовного розыска — там, на экране, — поправил под мышкой кобуру и заиграл на пианино ноктюрн Шопена. Леденцов зевнул. Но инспектор уголовного розыска — там, на экране, — улыбнувшись красавице, у которой от ноктюрна Шопена раздувались ноздри, бросил клавиши, вырвал из кобуры пистолет и пальнул в рецидивиста, шагнувшего из-за бархатной портьеры. Леденцову хотелось пить — пирожки с капустой чувствовались. Седой полковник — там, на экране, — положил руку на плечо инспектора уголовного розыска — того, на экране, — и спросил: «Ну, теперь спать?» — «Нет, — ответил тот, на экране, — у меня билеты в филармонию…»