Журнал «Вокруг Света» №12 за 1987 год - Вокруг Света

Когда-то в 20-е годы немецкий поэт и публицист Курт Тухольский писал, что «у берлинца никогда не бывает времени». И даже попав на небо, он будет суетиться, поскольку «на четыре у него что-то назначено». С тех пор, смею заверить, берлинец не стал менее занятым. И если при всем при том столичным жителям удается оставаться пунктуальными, то исключительно благодаря четкой работе транспорта. Никаких «в течение часа» для берлинских таксистов не существует. Набираете номер и делаете заказ с указанием адреса и конечной цели поездки. В трубке через несколько секунд раздается: «машина такая-то, будет через пять (семь, иногда десять, но не более) минут». Секрет прост — большинство такси оборудовано радиотелефонами. Правда, их все равно не хватает, и в часы «пик» можно крутить диск телефона минут 10—15, прежде чем пробьешься к диспетчеру.

...Проехала стойка «гастштетте» — за ней буфетчик.

Большой немецко-русский словарь толкует слово «гастштетте» сразу в трех значениях: «ресторан», «столовая», «кафе». Но скорее всего это что-то вроде клуба с гастрономическим уклоном. Привычка встречаться там с друзьями укоренилась у берлинцев с тех времен, когда в тесноту наемной квартирки никого невозможно было пригласить. Вечерами в ближайших гастштетте собираются завсегдатаи, чтобы посудачить о делах, обсудить перипетии вчерашнего футбола, сыграть партию-другую в скат — популярную карточную игру, слегка напоминающую преферанс. И, конечно, поесть.

Самое традиционное берлинское блюдо, пожалуй, «айсбайн» — тушеная свиная ножка. Подают ее либо с гороховым пюре, либо с кислой капустой. Размеры, как правило, более чем внушительные. Не менее популярна и тушеная корейка, «касслер».

В центре Берлина кафе, рестораны, закусочные — на каждом шагу. Мало того, в многочисленных вагончиках-закусочных всегда можно перехватить на ходу горячую сосиску с пряной сладковатой горчицей или острым соусом карри, выпить лимонаду или пива, а зимой — горячего грога. В субботу и воскресенье берлинцы любят пообедать с семьей в ресторане или выбраться в полдник на традиционное кофепитие с тортом.

В области гастрономии работал и один из самых известных берлинских оригиналов, вошедший в историю под прозвищем «Грубый Готлиб». Прославился он еще в далеком 1896 году, когда открыл свою закусочную на выставке ремесел. Любого незнакомца, заглянувшего к нему, он хватал за лацканы сюртука и ревел: «Ну что, пивка захотел?» Тот, кто не пугался подобного обращения, оставался верным посетителем — Готлиб был богат на выдумку, и время, проведенное за столиком его пивной, вполне заменяло посещение театра. Заходит, например, на огонек незнакомая парочка. Хозяин покровительственно обнимает мужчину за плечи и громко, на весь зал, шепчет: «Ну что за швабру ты опять приволок? Ты что, за деньги ее собираешься показывать?» Конфликты, говорят, были, но крайне редко. Берлинцев редко подводило прирожденное чувство юмора и острый язык. Мне кажется, что юмор в сочетании с оптимизмом и здравым смыслом и определяют, пожалуй, главное в берлинском характере.

...Маршируют солдаты в кайзеровской форме, которых ведет бравый «капитан из Кёпеника».

«Капитана из Кёпеника» здесь чтят и проводят ежегодно карнавал в его честь. История его в двух словах такова. В 1906 году сапожник Вильгельм Фойгт, доведенный нищетой до отчаяния, раздобыл где-то форму капитана кайзеровской армии, остановил на улице патруль берлинского гарнизона и отправился в сопровождении настоящих солдат к бургомистру Кёпеника — тогда еще пригорода Берлина. Солдаты, привыкшие подчиняться офицерским погонам, не смея даже заподозрить подлог, арестовали бургомистра и вынесли городскую казну. Отчаянная проделка сделала Фойгта народным героем...

Развлекаться берлинцы любят, и делают это добросовестно, шумно и весело. На праздники являются всей семьей, и каждый, от мала до велика, находит себе развлечение по душе.

А в обычные воскресные дни берлинцы устремляются, подобно москвичам, на дачи. Ехать чаще всего недалеко, а у многих дачки прямо в черте города. Аккуратные, будто на картинке, домики в одну, реже в две комнаты, крохотные, но до последнего квадратного дециметра ухоженные садики и огородики, обилие цветов. Из уважения к своему наделу владелец обязательно назовет его площадь в квадратных метрах. Минутное замешательство, вызванное необходимостью срочно пересчитать эти метры в уме в привычные «сотки» и сравнить с участком у себя на даче, собеседник отнесет на счет солидности своих владений.

...Участники шествия без умолку что-то говорят, вызывая хохот в толпах зрителей. Увы, понятно это не всегда, как бы хорошо ты ни знал немецкий язык.

Любой рассказ о Берлине будет неполным, если не упомянуть знаменитый берлинский диалект. Помню, как преподавательница одного из наших вузов, впервые за тридцать лет работы попавшая в ГДР, остолбенела, услышав, на каком наречии изъясняются столичные жители. Действительно, понять без предварительной подготовки, о чем беседуют два берлинца, невозможно. Бедной преподавательнице к тому же показалось, что либо немцы не знают основ грамматики, либо она сама тридцать лет не тому учила студентов. Ее немного успокоило объяснение, что в берлинском диалекте неверно склоняются личные местоимения. В результате фраза типа «Ты меня увидишь...» звучит как «Ты мне увидишь...» Берлинцы настолько любят свой диалект, что даже иногда пишут на нем, уверяя, будто настоящая берлинская шутка понятна лишь в таком виде.

Говорят, что постигнуть берлинский диалект можно, лишь постигнув историю города. Может быть, я ошибаюсь, но к концу шествия мне кажется, что лучше понимаю берлинцев...

Берлин — Москва

Василий Сенаторов

Птицы летят над клухором

Оглушительный удар грома разбудил Поливанова. Он торопливо расстегнул спальный мешок, зажег фонарь. Земляной пол просторной геологической палатки заливало водой.

Беспокойно поднял голову лаборант Сергей Крохалев, присвистнул: — Скоро поплывем! Владимир Михайлович откинул полог, выглянул наружу. Здесь, на высоте, возле самого неба, молнии, казалось, били в упор, рваными сполохами высвечивая палатку, каменистые осыпи и седло Клухорского перевала. На рассвете, когда гроза последний раз метнула огненный пучок в темную дыру Клухорского озера и ушла за перевал, Поливанов с лаборантом выбрали место посуше и поставили вторую, маленькую палатку. Она была с брезентовым полом, и ее не так заливало.

Сюда, к Клухорскому перевалу, орнитологи поднялись, чтобы наблюдать перелет птиц через Кавказский хребет. Раньше считалось, что птицы, добравшись до предгорий, направляются в обход хребта. Но многие факты говорили о другом. И Поливанов задался целью выяснить, какие птицы, почему и как одолевают стену Главного Кавказского хребта в пределах Тебердинского заповедника, где он работал.

В середине августа вездеход довез орнитологов до Северного приюта. Оттуда они весь день поднимали снаряжение на высоту почти трех тысяч метров, к выбранной площадке. Здесь исследователям предстояло провести не одну, не две ночевки — полтора месяца!

Костра не разведешь — вокруг только альпийские луга и камни, а выше — поля вечных снегов. Приспособили туристский примус «Шмель». Но и на нем готовить оказалось непросто: высота. Не дожидаясь ста градусов, вода в котелке вспучивалась ленивыми пузырями, и брошенная в нее картошка медленно ворочала кремовыми боками, дозревая в течение трех часов. Позже Поливанов приспособил для нехитрой полевой стряпни скороварку. С ней дело пошло веселее.

Наблюдения начали 18 августа. Поначалу птицы летели редко. Это были, видимо, разведчики. Но в начале сентября почувствовалось приближение циклона, и встревоженные птицы с гомоном двинулись на юг. Пять мощных пролетных волн прокатились над Клухором, собрав в своих стаях около пятидесяти видов птичьего рода-племени.

Первая волна — пятого сентября.

...Поливанов проснулся в половине второго, ощутив какое-то внутреннее беспокойство. Он прислушался и понял: в ночи раздавались птичьи голоса. Владимир Михайлович выбрался из палатки. Над горами висели низкие облака. В редкие разрывы пробивался лунный свет, и тогда в небесной промоине, как в колодце, смутно проступал вверху еще один облачный свод. Вот по этому-то коридору, меж двух облачных полей, и шел ночной пролет.

Поливанов снова прислушался. Где-то высоко над головой раздалось резкое, отрывистое: «Кранк! Кранк!» И тут же вдогон за ним полилось заунывное и протяжное: «Дьюи! Дьюи!» Это летели малые выпи и кулики-кроншнепы, взмахами крыльев колебля лунный свет. За наблюдениями Поливанов не заметил, как наступил рассвет. Сначала зарозовела вершина Хакеля, потом дымно и косо повисли над ущельем солнечные столбы, медленно сползая по склонам в долину.