Эгоист - Роман Калугин

безграничной земле, потрясающие своими пейзажами и видами, закатами и рассветами, степями и лесами, горами и реками. В этот момент у него начался душевный подъем. Многие описывают это, как второе дыхание. Он почувствовал прилив сил и желание постигать, изучать новое, доселе неизведанное. Он наслаждался видами из окна, и у него появилось желание творить. Это чувство настигает каждого человека — хочется вырвать частичку своей души, вложить её в картинную раму, книгу, музыку. Будучи в нирване, не замечая ничего вокруг запечатлеть момент и передавать остальным силу своей души. Да даже не остальным — отдавать природе, миру — такому беззащитному, идеально продуманному и бескорыстному.

Он поискал в вещах тетрадку и карандаш и расположился за столом на своей нижней боковой полке.

Миша до этого момента рисовал только в школе на уроках ИЗО, где ему всегда говорили, что искусство это не его. Но сейчас ему было плевать. Поддавшись чувствам, он стал вычёркивать кривые витиеватые линии — будущий пейзаж. С каждым движением его рука все легче и легче витала над листком бумаги. Он дорисовывал детали, дополняя узорчатые мелочи и интуитивно кладя тени. В конце концов, получилась незамысловатая зарисовка — линия горизонта поля упирается в лес, мощные корни которого Миша изобразил с особой тонкостью. Ему понравилось. Он закрыл тетрадь, положил сверху карандаш, улыбнулся и прислонился к сидению, положив голову за руки. Наслаждаясь моментом, он словно погрузился в себя, ему неважно, что происходит вокруг: одни смеются, другие спорят, кто-то храпит — ему все равно. Миша понял — главное момент.

Спустя некоторое время, он решил сходить к Матвею, но того не оказалось, его напарник сказал, что тот ушёл в соседний вагон и вернётся через час. Миша не расстроился, сделал себе чай и остался смотреть в окно возле купе проводников. Допив чай, он вернулся на свою полку, разложил её и лёг спать.

Его разбудил шум в вагоне — была первая долгая остановка. Целых сорок минут можно размять ноги в Костроме. Мише запомнился этот город только тем, что он сбегал с этого самого вокзала от милиции. Он улыбнулся и вышел на платформу, где их построили. Затем им дали свободное время побродить по платформе, но запретили уходить дальше. Миша подошёл к Матвею.

— Привет! Узнаешь? — поздоровался он, оголяя голову, — это я, Миша!

— Ого, ничего себе! — удивился тот, — сколько времени прошло? Год? Два? Привет!

Они обнялись, как старые добрые друзья. Матвей покачал головой:

— Всё-таки армия?

— Да, так получилось, — отмахнулся Миша, — я подумал, что это полезный опыт.

— Не без этого, смотря как повезёт, — в своей философской манере ответил Матвей, — куда отправили?

— На Сахалин, — Миша посмотрел наверх, как будто остров находился там.

— Надо же, — удивился Матвей, — как это у них устроено? Меня в Мурманск отправляли, тебя — на Сахалин. Поближе ничего что ли нет.

— Зато Россию посмотрю, — оптимистично сказал Миша.

— О да, — Матвей потянулся, — Россия большая, я с тех пор, как мы распрощались, уже столько всего повидал! Ни о чем не жалею. Правда от Москвы до Владивостока только в городах и есть что посмотреть и то вас вряд ли выпустят в сам город. Но это ничего. А вообще удивительно, что ты снова оказался в моем вагоне, не находишь?

— Я сам вначале не поверил, — развел руками Миша.

— Слушай, мне сейчас по делам надо, — Матвей посмотрел на часы, — заходи ко мне вечером, поболтаем.

Он подмигнул и удалился, Миша отправился ходить туда-сюда по платформе. За все время, что они едут из военкомата, он познакомился только с одним парнем — Антоном. Мише не хотелось заводить знакомств, но деваться было некуда — с этими ребятами ему предстояло провести целых два года. Он подошёл к группе призывников, стоящих на платформе. Представившись друг другу, они обменялись дежурными фразами. Миша быстро влился в разговор — речь шла о новинках в сфере кино. Обсуждали "Гладиатора" и "Властелина колец". Он успел посмотреть только "Гладиатора" — ходил на ночной сеанс после работы. А фантастика его не сильно привлекала.

Их снова построили на платформе, и они по очереди зашли в вагон. Поезд поехал дальше. Окончательно разговорившись с ребятами, время до ужина пролетело быстро.

Миша постучался в купе Матвея, тот открыл и пригласил войти.

— Тебя там не потеряют? — спросил он, когда Миша закрыл дверь.

— Куда я денусь, найдут, — пожал плечами Миша.

— Давай, рассказывай, мне жуть интересно узнать, как ты в Москве был, — нетерпеливо попросил Матвей.

— С чего бы начать, — задумчиво пробормотал тот.

— Давай сначала, вернее будет.

Миша начал свой рассказ, собеседник слушал внимательно, не перебивая, изредка вставляя фразочки вроде "вот это да" и "ну, дела!". А в конце согласился, что армия для него единственный выход.

— И вот я здесь, — улыбнулся Миша, заканчивая свою историю.

Я рад, что ты не унываешь и на все смотришь с улыбкой, — заключил Матвей, — ты молодец.

— Иногда проще улыбнуться, чем забивать голову, — согласился Миша.

Они ещё немного поболтали, и Мише нужно было идти, поскольку его действительно могли не досчитаться.

Последующие дни они с Матвеем общались по несколько часов в день, в зависимости от того, как предоставлялась возможность и у одного, и у другого.

Поезд прибыл на конечную для Миши и его собратьев-призывников остановку — Хабаровск. Матвей пожелал тому удачи и выразил уверенность, что они ещё обязательно встретятся, поскольку иначе быть не могло. Миша же подарил на память рисунок с пейзажем, который тот нарисовал, будучи вдохновленный дорогой и природой.

Мишу доставили на Сахалин и началась его монотонная, но отнюдь не бесполезная, как казалось вначале, служба. Последующие два года прошли как день сурка. Из воспоминаний у Миши остались только две поездки на учения к океану да то, что он посвящал свое свободное время рисованию. У него открылся талант — он понял, что ему это действительно нравится делать, вдохновение передаёт через призму пейзажей ауру и руки сами начинают волнистыми изгибами вырисовывать различные картины. У Миши неплохо получалось, в последствии его сослуживцы просили нарисовать портреты, но не выходило — симметрия лиц и глаз были кривыми и непривлекательными. Он решил сосредоточиться на пейзажах и натюрмортах.

За два года он старался посвящать рисованию хотя бы по пятнадцать минут в день. За несколько дней или неделю получалась полноценная черно-белая картина, выполненная карандашом. Карявая, конечно, видно, что до мастера очень далеко, но зато с душой. Однажды он спросил у командира можно ли найти для него краски и кисти, чтобы попробовать рисовать в цвете, но