Тело в шляпе - Анна Малышева

Гоша и Леонид составляли забавную пару.

Гоша — маленький, толстый, суетливый, болтливый. Леонид — худой и длинный, как жердь, медлительный, основательный, немногословный. Го-шиной внешности определенно не хватало цвета, все в нем было какое-то блеклое. Волосы "а-ля выцветшая солома". Светлые-светлые водянистые глазки, невыразительность которых могли бы красить ресницы, если бы они у Гоши были. А уж цвет лица! До третьей рюмки он стабильно был землисто-серым.

Леонид же, напротив того, был человеком многокрасочным — черные глаза, черные же брови и ресницы, малиновый румянец такой насыщенности, которого Гоша не мог добиться даже при помощи двух бутылок крепкого напитка. Полковник Зайцев любил говорить, что, если бы Гошу и Леонида поместить в одну пробирку, основательно взболтать, перемешать и разлить на двоих, получились бы две гармоничные личности. Гоша с Леонидом в пробирку помещаться не хотели, потому как были довольны собой и друг Другом и так.

Кстати, именно полковник Сергей Иванович Зайцев, чрезвычайно встревоженный гибелью известного бизнесмена Гарцева, потребовал от Василия, чтобы тот поехал на вскрытие, что, собственно, и привело старшего оперуполномоченного в ярость.

Вообще, считается хорошим тоном, когда следователь присутствует при вскрытии. Но Гоша отказался наотрез.

— Еще чего! Что я, с ума, что ли, сошел?

Да, следователь Малкин в морге бывать не любил, а потому и не бывал.

Василий тоже был чужд патологоанатомической романтики, а главное, считал, что визиты в морг — это бессмысленная трата времени. Какая разница, присутствует опер или следователь там физически или забирает уже готовое заключение эксперта?

— Может, у тебя по ходу вскрытия вопросы возникнут, — объяснил свое указание полковник Зайцев.

— Не может, — попробовал возразить Василий. — По ходу вскрытия у меня возникает только рвотный рефлекс.

— Ты препираться тут со мной будешь? — поинтересовался полковник, и Василий, скрипя зубами, отправился в морг.

Дежурил Михалыч. Судебно-медицинский эксперт Роберт Михайлович Завада был прекрасным специалистом и гостеприимным хозяином. Когда оперуполномоченные заглядывали к нему, он всякий раз норовил их накормить, напоить и развлечь интересной беседой. От еды гости, как правило, отказывались, соглашаясь, правда, что Михалыч — великолепный кулинар и приготовленная его руками жареная картошка является лучшим украшением операционного стола, на котором препарируют трупы.

Василий не был оригинален и, как и весь оперативный состав МУРа, относился к экспертам с глубоким уважением и даже почтением. Он ценил их любовь к своему делу и прекрасно понимал, что, если бы эксперты не были людьми столь увлеченными, за такие деньги и в таких условиях не делалось бы ничего. Положение спасало то, что без мертвячины судебно-медицинским экспертам — и жизнь не в жизнь. Кстати, Василий понимал их увлеченность. Он считал, что все дело в чрезмерной любознательности. Работа для них — все равно что выход в неизведанные миры, что-то вроде подсматривания в замочную скважину или чтения чужих писем. Только и то, и другое — постыдное занятие, а вскрытие трупа почетное и трудное дело. У Завады даже голос лоснился от удовольствия во время вскрытия. "Смотри, — говорил он, если было кому смотреть, то есть если на вскрытие приезжали гости из МУРа, — пече-ночка какая. Да, выпить любил. И желудок — мама дорогая! — острым злоупотреблял. А этому, ты глянь ("Да ни за что! — вопили оперативники. — Не глядели и не будем!"), жить-то ему года Два оставалось, какие бляшки атеросклеротические, бог ты мой. А здесь микроинфаркта не заметил, наверное, даже, на ногах перенес…"

Однажды Василий изложил Роберту Михайловичу свой взгляд на причину его любви к своей профессии, и тот ужасно развеселился.

— Конечно, Вася! Все так. Ну а ты разве не такой? Ты-то, когда в чужих делах копаешься, людей опрашиваешь, жизнь их в протокол переписываешь — кто? чего? с кем? — не тем же самым занимаешься? А следишь когда, подслушиваешь? Не замочная скважина, что ли? У меня, кстати, работа куда гуманней. Я своих жмуриков не нервирую, в душу к ним не лезу, только в чрево. Им уже, мне кажется, более-менее все равно, что я про них узнаю.

Убедил. Хотя Василий впадал в меланхолию всякий раз, как вспоминал, что он тоже своего рода патологоанатом и что с Михалычем они занимаются одним и тем же, с той только разницей, что старший оперуполномоченный режет по живому.

Завада, по обычаю, встретил Василия как родного.

— Бог мой, Василий Феликсович, неужели? Какая честь для нас, простых кладоискателей! Как дела?

— Препарируем помаленьку, — ответил Василий. — Чего и вам желаем. Михалыч, у меня труп простой, сделай сразу.

— А что искать-то? — патологоанатом снял с вешалки халат.

— Просто падение, или, может, пьяный, или траванули чем.

— А тебе как лучше? — уточнил Роберт Михайлович.

— Мне лучше, если просто вывалился.

— Просто так, Вася, никому трупы на голову не падают. Пойдем, только мне сейчас санитары уже другой труп положили, не таскать же туда-сюда, быстренько его сделаем, а потом и твой. Кстати, тоже интереснейший случай… на этих словах Василий уже перешагивал порог лаборатории, — взрыв в машине, 90 процентов кожи обожжено.

Капитан Коновалов был готов терпеть вонь формалина и вид разрезанного трупа. Но когда к этому примешивается запах горелого мяса… На столе лежала большая, килограмм на 150, котлета.

— Михалыч, я попозже заеду, ты тут занимайся, у меня цейтнот, пробормотал оперуполномоченный слабым голосом и не вышел, не выбежал, а выпал из лаборатории, удивляясь, как это он смог произнести такую длинную фразу.

Завада позвонил через два часа:

— Ну что, нежнейший ты мой, оклемался? Твой труп очень мне понравился. Мелкий, но здоровье — отменное. Таких здоровых трупов у меня кие, бог ты мой. А здесь микроинфарктик, не заметил, наверное, даже, на ногах перенес…"

Однажды Василий изложил Роберту Михайловичу свой взгляд на причину его любви к своей профессии, и тот ужасно развеселился.

— Конечно, Вася! Все так. Ну а ты разве не такой? Ты-то, когда в чужих делах копаешься, людей опрашиваешь, жизнь их в протокол переписываешь — кто? чего? с кем? — не тем же самым занимаешься? А следишь когда, подслушиваешь? Не замочная скважина, что ли? У меня, кстати, работа куда гуманней. Я своих жмуриков не нервирую, в душу к ним не лезу, только в чрево. Им уже, мне кажется, более-менее все равно, что я про них узнаю.

Убедил. Хотя Василий впадал в меланхолию всякий раз, как вспоминал, что он тоже своего рода патологоанатом и что с Михалычем они занимаются одним и тем же, с той только разницей, что старший оперуполномоченный режет по живому.

Завада, по обычаю, встретил Василия как родного.

— Бог мой, Василий Феликсович, неужели? Какая честь для нас, простых кладоискателей! Как дела?

— Препарируем помаленьку, — ответил Василий. — Чего и вам желаем. Михалыч, у меня труп простой, сделай сразу,

— А что искать-то? — патологоанатом снял с вешалки халат.

— Просто падение, или, может, пьяный, или траванули чем.

— А тебе как лучше? — уточнил Роберт Михайлович.

— Мне лучше, если просто вывалился.

— Просто так, Вася, никому трупы на голову не падают. Пойдем, только мне сейчас санитары уже другой труп положили, не таскать же туда-сюда, быстренько его сделаем, а потом и твой. Кстати, тоже интереснейший случай… на этих словах Василий уже перешагивал порог лаборатории, — взрыв в машине, 90 процентов кожи обожжено.

Капитан Коновалов был готов терпеть вонь формалина и вид разрезанного трупа. Но когда к этому примешивается запах горелого мяса… На столе лежала большая, килограмм на 150, котлета.

— Михалыч, я попозже заеду, ты тут занимайся, у меня цейтнот, пробормотал оперуполномоченный слабым голосом и не вышел, не выбежал, а выпал из лаборатории, удивляясь, как это он смог произнести такую длинную фразу.

Завада позвонил через два часа:

— Ну что, нежнейший ты мой, оклемался? Твой уп очень мне понравился. Мелкий, но здоровье — отменное. Таких здоровых трупов у меня давно, не было. Не пил, не курил, легкие — как у младенца.

— Ты про дело-то мне скажешь чего-нибудь? — Василий пропустил выпад по поводу своей чувствительности мимо ушей.

— Не выпивал, не травился. Зато ему был нанесен удар по голове тупым тяжелым предметом. Не очень сильно, но ощутимо.

— Он, я тебе говорил, о землю стукнулся. Не очень сильно, но с девятого этажа, — ласково заметил Василий.

— Вась, ты из меня идиота-то не делай. Об землю он, само собой, стукнулся, это я заметил. А следы от удара чем-то тупым у него с другой стороны. Понимаешь? Об землю нельзя стукнуться и животом и спиной одновременно. Если толь-. ко вскочить, подняться и опять прыгнуть, но из другой позиции. А возможно, Вась, ты слушаешь? — кто-то его на земле добил. Знаешь, какие люди бывают? Увидел, что человек из окна вывалился, подбежал — и ну долбить его по голове. Тяжелым и тупым.