Новая Европа Скотт-Кинга - Ивлин Во

Скотт-Кинг взял слово и попытался вякнуть что-то в знак своего несогласия. Он был тут же заклеймен такими сильными выражениями, как «фашистское чудовище», «махровый реакционер», «людоед» и «буржуазный уклонист».

После чего Скотт-Кинг покинул собрание.

Доктор Фе стоял в коридоре. Он взял Скотт-Кинга за руку и молча повел его вниз по лестнице и дальше, дальше, прочь из отеля, на улицу, затененную аркадами.

— Они выразили недовольство, — сказал доктор Фе. — И это огромная трагедия.

— Знаете, вам все же не следовало так поступать, — сказал Скотт-Кинг.

— Кому? Мне? Да я просто рыдал, дорогой мой профессор, когда мне впервые предложили это сделать. Я нарочно задержал вас на два дня в дороге, чтоб только избежать этого. Но разве они меня послушают? Я сказал министру народного просвещения: «Ваше превосходительство, это международное мероприятие. Оно носит чисто научный характер. Все эти видные люди приехали в Нейтралию не для того, чтобы заниматься политикой». Но он ответил грубо: «Они пьют и едят за наш счет. И они должны показать свое уважение к режиму. Делегаты физкультурного слета приветствовали Маршала на стадионе. Филателистам выдали нагрудный значок партии, и многие из них его носят. Профессора тоже должны помочь Новой Нейтралии». Что я мог сказать? Он человек, лишенный тонкости, человек низкого происхождения. Я просто уверен, что это он подбил министра культуры и отдыха задержать отправку статуи. Профессор, вы новичок в политике. Я буду с вами откровенен. Это заговор.

— Мисс Бомбаум тоже так говорит.

— Заговор против меня. Они уже давно под меня вели подкоп. Я не человек партии. Вы думаете, если я ношу партийный значок и отдаю партийное приветствие, то я один из них? Из деятелей Новой Нейтралии? Профессор, у меня шестеро детей, из них — две дочки на выданье. Что остается делать, как не искать заработка? А теперь мне, вероятно, конец.

— Неужели все так плохо?

— Трудно описать, как все плохо. Профессор, вы должны вернуться в эту спальню и уговорить их не шуметь. Вы англичанин. Вы пользуетесь огромным влиянием. Я заметил во время нашего совместного путешествия, что они вас уважают.

— Они назвали меня «фашистским чудовищем».

— Да, — согласился доктор Фе. — Я слышал через замочную скважину. Они были очень недовольны.

После спальни мисс Бомбаум улицы дышали сладостной прохладой; пальцы доктора Фе легко, как ночная бабочка, касались рукава Скотт-Кинга. Они шли в молчании. На орошенном влагой цветочном лотке доктор Фе выбрал бутоньерку и, яростно поторговавшись с цветочницей, с истинно аркадской грацией вручил ее Скотт-Кингу, после чего они продолжали свою печальную прогулку.

— Так вы не хотите вернуться к ним?

— Вы же знаете, это бесполезно.

— Англичанин признает себя побежденным, — сказал доктор Фе, предпринимая последнюю отчаянную попытку.

— Можно сказать и так.

— Но вы-то сами, вы останетесь с нами до конца?

— О да, конечно.

— Что ж, тогда ничего, в сущности, не потеряно. Мы можем продолжать торжества. — Это было сказано с благородным мужеством и деликатностью, однако при расставании доктор Фе тяжело вздохнул.

Скотт-Кинг взошел по истертым ступеням бастиона и сел в одиночестве под сенью апельсиновых деревьев — наблюдать закат.

В отеле в тот вечер было тихо. Филателистов удалось собрать и увезти; молчаливо и мрачно умчались они в неизвестном направлении, точно «перемещенные лица», попавшие в механизм «социального переустройства мира». Шесть отколовшихся членов делегации за отсутствием другого транспорта уехали вместе с ними. Теперь остались только швейцарец, китаец, перуанец и аргентинец. Они обедали вместе, и хотя молчали при этом, так как не понимали языка друг друга, все четверо пребывали в добром расположении духа. Доктор Фе, доктор Антоник и Поэт, обедавшие за отдельным столом, тоже молчали, однако их молчание было горестным.

Через день грузовик привез заплутавшую статую, а еще через день было намечено открытие памятника. Скотт-Кинг проводил свои дни безмятежно. Он штудировал местные газеты, которые, как и предсказывала мисс Бомбаум, дружно напечатали огромные фотографии, запечатлевшие возложение венков к Монументу Национальной Славы. Скотт-Кинг неторопливо разбирал, что говорила передовая статья, посвященная этому событию; он ел, он дремал, он посещал сверкающие позолотой прохладные церкви, он сочинял речь, которую, как его предупредили, ему придется произнести завтра. Доктор Фе при встрече с ним проявлял сдержанность, естественную для тонко чувствующего человека, который в невольном порыве позволил себе излишнюю откровенность. Скотт-Кинг прожил счастливый день.

Менее счастливо сложилась судьба его коллег. Пока Скотт-Кинг слонялся по городу, на их головы, одно за другим, свалилось два несчастья. Швейцарский профессор и китаец отправились вместе на экскурсию в горы. Они объединились скорее из соображений экономии, чем из взаимной приязни. Настойчивость гида, рекламировавшего эту поездку, их нечувствительность к красотам западной архитектуры, умеренная, как им показалось, стоимость путешествия, заманчивая прохлада, красивые дорожные виды, небольшой загородный ресторанчик — все это, вместе взятое, решило их судьбу. Когда стало известно, что они не вернулись вечером, судьба их ни у кого не вызвала сомнений.

— Прежде чем ехать, им следовало посоветоваться с доктором Фе, — сказал доктор Антоник. — Он бы выбрал для них более безопасную дорогу и обеспечил охрану.

— Что с ними теперь будет?

— Когда дело касается партизан, сказать трудно. Многие из них — почтенные, старомодные удальцы, которые будут держать их у себя в гостях в ожидании денежного выкупа. Но есть и такие, что занимаются политикой. Если наши друзья попадут именно к ним, боюсь, их прикончат.

— Швейцарец этот мне лично не нравился.

— Мне тоже. Кальвинист. Однако министерство будет недовольно, если его убьют.

Судьба двух латиноамериканцев оказалась менее романтичной. Полиция забрала их во время завтрака.

— Похоже на то, что они не были ни аргентинцами, ни перуанцами, — сказал доктор Антоник, — ни даже студентами.

— А в чем их вина?

— Думаю, на них просто донесли.

— Вид у них был в самом деле бандитский.

— Да они, похоже, и были отчаянные парни — какие-нибудь агенты, биметаллисты или еще Бог знает кто. Однако в наши дни важно не что ты сделал, а кто на тебя донес.

Думаю, на них донос поступил на самый верх. Иначе доктору Фе удалось бы оттянуть их арест до окончания нашей маленькой церемонии. Но возможно также, что влияние доктора Фе существенно ослабло.

В конце концов случилось то, что и должно было случиться по всей справедливости: один голос прозвучал во славу Беллориуса.

Сама статуя — когда после долгих попыток и возни с веревкой удалось наконец сдернуть скрывавший ее покров и она предстала в палящем, ослепительном свете нейтральского солнца во всей своей бесстыдной, вызывающей каменной наготе под ликующие крики горожан, бросавших по местной традиции хлопушки и петарды под ноги руководству, под шум крыльев в испуге круживших над площадью голубей, а также под грохот оркестра, что вслед за фанфарами, возвестившими начало церемонии, вдруг ударил во всю свою медную мощь, — сама статуя оказалась просто ужасающей.

До нас не дошло ни одного портрета Беллориуса, созданного его современниками. Воспользовавшись этим пробелом, Министерство культуры и отдыха обтяпало какую-то темную сделку. Фигура, которая с такой неприкрытостью была выставлена на всеобщее обозрение, провалялась долгие годы во дворе каменотеса. Ее заказали еще в годы свободного предпринимательства для надгробного памятника на могилу коммерческого воротилы, чье богатство, как выяснилось после его смерти, оказалось вполне эфемерным. Конечно же это был не Беллориус; это был даже не тот жуликоватый король бизнеса, над чьей могилой статуе надлежало красоваться. Вряд ли кто-нибудь мог поручиться, что статуя изображала существо мужского пола или вообще на худой конец человеческое существо; вероятно, она должна была символизировать какую-либо из добродетелей.

Скотт-Кинг остолбенел. Однако он уже успел закончить свою речь, и она удалась. Он говорил на латыни, и слова его шли из глубины сердца. Он сказал, что сегодня наш разделенный и ожесточенный мир объединился, чтобы посвятить себя величественной идее Беллориуса, чтобы перестроить жизнь и самих себя — сперва в Нейтралии, а затем и во всех жаждущих переустройства странах Запада — на том фундаменте, который был так прочно заложен Беллориусом. Скотт-Кинг сказал, что они возжигают сегодня свечу, которая, Бог даст, никогда не будет погашена.

За речью последовал обильный обед в университете. А после обеда он был увенчан степенью доктора международного права. После вручения диплома его посадили в автобус и вместе с доктором Фе, доктором Антоником и Поэтом повезли назад в Беллациту.