Всемирный следопыт, 1929 № 02 - Николай Плавильщиков

Утром Баиро-Тун с грустью сообщил нам, что всю ночь ждал ответа от своих соплеменников, но напрасно. Павел ушел на охоту, а я в сотый раз начал расспрашивать ученого о жизни на Марсе.

Между прочим, он рассказал мне, что марсиане победили сон. Продолжительное бодрствование вызывает в крови образование вредных отложений — типа органических ядов. Это исключительно химический процесс, и марсиане нашли реактив, уничтожающий эти яды. Марсиане в случае необходимости могут проводить без сна около десяти наших суток, оставаясь свежими и бодрыми.

— Но это иногда надоедает, и хочется лечь и уснуть, — добавил марсианин.

Прошло две недели со времени прилета на землю Баиро-Туна. В последние дни я заметил, что он как будто менее охотно беседует со мной и часто задумывается. Какие цели могут быть у небесного гостя? Может быть, он питает дерзкую мечту подчинить все человечество марсианам. Я долго крепился и наконец высказал ему волновавшие меня мысли.

Марсианин несколько минут раздумывал:

— Мы не будем пускать в ход никакого насилия до тех пор, пока нам не будет угрожать явная опасность. Можешь ли ты гарантировать, что все земные жители отнесутся ко мне и к другим марсианам так же доброжелательно и внимательно, как ты и Павел. Не сочтут ли они нас вредными существами и не захотят ли уничтожить, когда мы начнем переселяться на вашу планету?

Я откровенно сказал марсианину, что могу поручиться только за два-три десятка людей, лично мне известных, но что их, быть может, будет достаточно, чтобы обезопасить существование марсиан на Земле. Эти люди, стоящие во главе нашей Советской республики, разумеется, должны знать обо всех планах марсиан. У нас, в Советском Союзе, разумеется, марсиане встретят поддержку и защиту как представители высшей коммунистической культуры, но за буржуазные страны разве можно поручиться?..

— Повторяю: мы переселяемся на другие планеты для того, чтобы найти лучшие условия жизни: наш Зентар умирает. Все дальнейшее зависит от того, как нас примут здесь. Мы готовы поделиться с вами достижениями нашей науки. Но не захотят ли люди, овладев нашими тайнами, уничтожить нас, чтобы на Земле не существовало двух столь различных по виду рас, как мы и вы?…

— Что мы знаем о будущем, Баиро-Тун? Ты хочешь остаться на Земле, а у меня прочно засела в голове мысль: не отправиться ли мне на твой Зентар?

— На Зентар? Зачем? Что ты там будешь делать и как жить? Ты умрешь: воздух на Зентаре гораздо более разреженный, чем на вершинах ваших самых высоких гор, и у тебя изо всех пор тела выступит кровь. Ты будешь страдать от резких перемен температуры. К тому же, атмосфера Зентара содержит примесь двух газов, вредных для ваших легких.

— Можно сделать воздухонепроницаемый костюм, в роде водолазного, и носить за плечами резервуар с нужным мне воздухом.

— Можно, но такой костюм сильно стеснит твои движения. Наконец, неизвестно, как примут тебя марсиане, и ты, быть может, пожалеешь о своем любопытстве.

— Это не любопытство, а глубокая жажда знания. Я хочу увидать и познать то, что еще никому неизвестно на Земле.

— Даже ценою жизни?

— Даже так. Разве ты сам, Баиро-Тун, отправляясь сюда, был вполне уверен, что все окончится для тебя хорошо? Ты единственный из марсиан, достигший земного шара.

— Да, но мы отправились на Землю, чтобы найти здесь вторую родину.

— А я хочу отправиться на Зентар ради знания.

— Наука… знание… Да, ты прав. Ради этого можно не жалеть жизни. Но каким же образом ты думаешь добраться до Зентара?

— Я рассчитываю на тебя, Баиро-Тун. Ты видишь мое отношение к тебе, знаешь мои широкие взгляды на жизнь и на мир и поможешь мне. Если ты не намерен скрывать от всех людей твои познания, то не скрывай их прежде всего от меня.

— Да, ты умственно близкий мне человек. Я верю тебе. Но мой снаряд останется для меня. Я расскажу тебе, как построить подобный же снаряд, дам тебе все необходимые чертежи и формулы. Но это я сделаю только для тебя одного. А другие люди… Я не знаю, как они примут меня…

Согласие ученого подняло во мне целую бурю восторга. Я уже видел себя в снаряде, пронизывающем мировое пространство и приближающемся к желтокрасному пустынному Зентару-Марсу. И жутко и невыразимо радостно было думать, что я, какой-то Иван Николаевич Снежков, буду на Марсе. Не на какой-нибудь глупой, несчастной Луне, а на Марсе, культурнейшей планете!..

Когда прошел взрыв восторга, я весь отдался вниманию и жадно слушал Баиро-Туна, записывал, рисовал и чертил. Так провел я два дня, пока не вернулся с охоты Павел. Этих, двух дней было достаточно, чтобы иметь полный материал для постройки снаряда. Главные чертежи Баиро-Тун дал мне в готовом виде.

IX. Трагедия Баиро-Туна.

Четвертого июня ученый сказал:

— Мне надоело сидеть здесь. Необходимо завязать сношения с другими людьми, с теми, за которых ты ручаешься. Полетим в снаряде. Согласен?

— О, конечно, Баиро-Тун! И чем скорее, тем лучше. Увидишь, что люди науки окажут тебе вполне достойный прием. Наука в Советской стране поставлена на первом месте.

— Хорошо. Полетим завтра. Сегодня я должен проверить действие всех аппаратов и сделать пробный полет.

— Но что заставит снаряд лететь в горизонтальном направлении?

— В нем есть два выдвижных пропеллера. Они и двигают снаряд в желательном направлении…

— Великолепно! Я, что называется, горю от нетерпения. Произведи пробу, а мы с Павлом будем укладываться. Но как быть со шлюпкой?

— Потащим ее на буксире до любого места.

— Правильно! Итак, я поговорю с Павлом.

Призванный на совещание Павел почесал за ухом:

— Конечно, отчего не лететь! А не свернем ли мы себе шею, Миколаич?

— Да ведь санзеф с Марса прилетел и жив остался, а мы полетим только над Землей. И полетим мы после пробы, если все окажется благополучным.

На том и порешили.

Чтобы приветствовать первый полет санзефа над Землей, я воткнул в песок длинный шест с советским флагом. Свежий ветерок весело заполоскал алое полотнище, а мы стали невдалеке от него и с замиранием сердца ждали подъема снаряда. Я держал наготове кодак, чтобы запечатлеть на снимках это событие. Через несколько минут послышался легкий свист, перешедший в трескучий гул. Из отверстий закраины крыши вырвались вниз мощные струи газов — продукты атомного распада — и окружили снаряд туманной завесой. Вода вокруг снаряда кипела и волновалась; большие волны докатились до берега и заставили нас отступить.

И вот — незабываемый момент! — снаряд выскочил из воды, довольно быстро поднялся на высоту около двухсот метров и замедлил подъем. Сбоку выдвинулись два пропеллера, зажужжали, повышая высоту звука, и снаряд полетел, удаляясь от нас, над Байкалом.

Снаряд находился на расстоянии полукилометра, когда что-то случилось с ним. Он стал падать, долетел почти до уровня воды, затем стремительным скачком поднялся вверх. Вдруг сверкнуло огромное ослепительное пламя, и раздался оглушительный громовый удар…

Я успел только заметить, что под снарядом на поверхности Байкала образовалась воронка и по краям ее выплеснулась вода гигантской крутой стеной… На нас налетел жесточайший раскаленный циклон и свалил на берег, как две соломинки. Падая, я увидел, что по воздуху несутся клочья флага с поломанным шестом и две чайки с вывернутыми крыльями. Мы покатились по песку и галькам и потеряли сознание…

Павел очнулся первый, потому что был крепче меня. Он начал меня трясти, и от сильной боли я пришел в себя. Сидя друг против друга, мы что-то говорили, но ничего не слышали, кроме непрерывного шума и звона в ушах. Лица и руки были в пузырях от ожогов, платье местами полуистлело, и мы не сгорели живьем только потому, что огромный вал, хлеснувший на берег, залил нас, потушил пламя и откатил нас еще дальше…

Павел, морщась и охая от боли, показал знаками, что у него вывихнут локоть левой руки. Я ему вытянул и вправил на место локтевой сустав. Собрав силы, мы кое-как добрались до воды и просидели в ней около часа, пока не уменьшилась боль от ожогов и многочисленных царапин и ушибов. Когда от холодной воды зубы стали выбивать дробь, мы вылезли и заковыляли по берегу в поисках нашего имущества.

Увы! Немногое удалось нам найти. По счастливой случайности уцелело наше запасное белье, платье и обувь, хранившиеся в прочном железном сундуке. Там же были спрятаны мой дневник, все заметки и чертежи и запасные патроны. Нашли сковородку, несколько жестянок с консервами и медную кастрюлю. Из исковерканных коробок удалось добыть немного чаю и сахару. Уцелели, хотя и в избитом виде, наши ружья. Они висели в палатке и вместе с ней были отброшены циклоном далеко в кусты. Нашли также топор, пилу, стамезку, гвозди и несколько досок от ящиков. Все остальное было сожжено, разбито, расплющено и размочено. Погибли все мои коллекции, гербарий, реактивы, кодак, все пленки и снимки…