Наши трёхъязычные дети - Елена Мадден

Ещё пример влияния немецкого, чрезвычайно раздражавший отца близнецов: «немецкое» употребление (неразличение) английских do и make. Многие немцы ассоциируют эти глаголы с немецкими синонимичными tun и machen. При этом do оккупирует значение ‘создавать’. Или заражается примером немецкого machen, который вообще с лёгкостью расширяет смысл (в комплекте с наречием или отделяемой приставкой). И вот итог: Do the door open! (ср.: Mach die Tür auf!). (Глагол open при этом оказывается «разжалован»: становится «всего лишь» чем-то вроде немецкой приставки.) Когда дети достигли возраста 4+9, их папа жаловался, что перенос немецкой семантики (смысловое растягивание английского do) затронул даже те английские слова, какие до того использовались правильно. Put (on), take (off), turn (on / off) – всё заменялось на do[4]…

Этой кальке в речи наших детей – 6 лет.

Единственный случай переноса русского значения в английский язык – Анино washing car – ‘стиральная машина’ (3+1). Здесь семантика слова car расширена.

Словотворчество по моделям чужого языка, как ни странно, у нас редкость.

Во время одной из поездок в Америку (4+7) мы услышали «уменьшительно-ласкательную» форму имени бабушки: Гейлик. Русский образец вообще-то мужского рода: козлик, зайчик – но разве это имело значение при нашей-то путанице в роде-поле…

Иное дело – формотворчество, тут примеров можно привести множество.

Чтобы правильно интерпретировать многоязычные «самоделки», нужно учитывать обстановку «самопального» языкового «производства». То есть тут важен контекст: на каком языке дети в данный момент говорят. Например: gefoundet (Алек, 4), gejumpt, gedroppt (Алек, 4+7) кажутся попыткой ввести в английский немецкую форму прошедшего времени. На самом деле тут что-то другое. Ведь все эти формы обнаруживаются в немецкой речи: Du hast es gedroppt… У Ани в 4+10 в немецкой фразе – похожее geдвигать, только с русской частью.

В Анином geдвигать русский компонент, начальная форма глагола, «оправдан» тем обстоятельством, что в прошедшем времени сильных немецких глаголов gelesen, gegeben, gelaufen кажется присутствующим инфинитив.

Суть дела в том, что сам немецкий корень (выпавший из памяти?) заменяется английским или русским. Лексическая вставка из другого языка приспособляется к законам того языка, на котором в данный момент говорят дети.

Чаще всего у нас именно это и происходит: дети «импортируют» иноязычный «стройматериал» на «стройплощадку» языка, на котором в это время работают.

Именно по такому принципу Алек выстроил для своей русской речи забавные «русско-немецкие» словоформы лахает и стопает. Обе – не «времянки», но окказионализмы-долгожители, они впервые были образованы в 4+3 и остались надолго (до 6!). Первое, видимо, ассоциативно-аллитеративно сцепилось с русским хохочет, второе закрепилось в силу его лаконизма – ср. правильное останавливается. Того же типа, по сути, и уже упоминавшаяся обрусевшая фюся у Ани (Ауч! Стукнуло мою фюсю!, 3+4).

немецкий, английский → русский

В русском тут вспоминается, прежде всего, притяжательное прилагательное мамано (Аня, 5+5), где мама включено не только одним корнем, а полностью (вместе с окончанием) – по немецким и английским образцам.

При всех наших трудностях со склонением они оказались всё же не так велики, как можно было ожидать. Система склонений почти отсутствует в английском и достаточно сложна в русском, однако идею «склоняемости» укрепил немецкий. В итоге, к 6 годам Аня изменяла существительные, местоимения и прилагательные в целом правильно. Алекова же речь… скажем так, сравнима с речью большинства двуязычных детей.

русский → английский

В английском немало случаев переноса форм русского происхождения. Например, пропуск вспомогательного глагола: What you doing? (Как в русском Что ты делаешь? – у Ани, 3+4. Не по немецкому образцу! В этом случае изменился бы порядок слов – ср. Was machst du?).

Вот ещё случай словоизменения по русской модели – попытка Алека, в 4+7, склонять английское слово «бабушка»: «грэндму».

Уже говорилось, что самые стойкие грамматические ошибки во всех трёх языках оказались связаны с категорией рода; у Алека они наблюдались и на подходе к шестилетию. Можно ли объяснить трудности с родом «влиянием» какого-то языка на другие?

Каких-либо закономерностей тут не просматривается. Если «влияние» и есть, то не одностороннее. Точнее, причина – самого общего характера.

То есть Алекова птица «он» не потому, что в немецком der Vogel мужского рода. У Алека киска – тоже мужского рода, хотя немецкая die Katze – «она».

Корень проблем, видимо, в том, что само по себе понятие рода всё ещё (!) только формируется. Задержка же объясняется, скорее всего, коренной разницей родовых представлений в трёх языках самой по себе.

А может быть, чисто языковое объяснение не единственное. Например: возможно, сыграло свою роль и то, что наши дети – близнецы. (Не потому ли в 2,5 года они оба называли себя «с точностью до наоборот»: Алек сообщал, что он «Аня», Аня же – что она «Алек»…)

английский / немецкий → русский

Две инородные конструкции задержались надолго в русском синтаксисе.

Одна (Что это для?) – родом из английского (What is that for?).

Вторая – из немецкого: высказывания с одинарным отрицанием вместо двойного (типа Я буду ничего есть, Я буду ничего делать, Я это никогда ела)[5].

Первая впервые отмечена в 4+6, вторая в 4+7; дожили до 6 лет! (Вторая конструкция, правда, оказалась «долгожительницей» только у Алека. Как ни трудно входила в Анино сознание необходимость двойного отрицания, к 6 годам всё же вошла…)

русский, немецкий → английский

В английском дети… как раз наоборот, использовали двойное отрицание («I don’t see nothing» – вместо anything, у Алека – даже в 6 лет).

В английском вообще немало калек.

Папа детей довольно долго жаловался на то, что дети «думают» по-немецки, «переводят с немецкого» (то есть буквально переводят, просто ставят на месте немецких английские слова); об Ане он однажды сказал, что у неё «совершенная грамматика, только… немецкая».

Однако речь должна бы идти, скорее, о том, что немецкий направляет течение английской фразы совместно с русским.

Например, когда в придаточном обнаруживается избыточный союз (у Алека – и в 6 лет): They want, THAT something happens (вместо They want something to happen) – это происходит не только по немецкому, но и по русскому образцу. Или когда в английском появляется That are… вместо Those are…: переносится немецкая конструкция Das sind…, но также и русская Это…

Или когда английское too ставится в середине предложения (Алек, 5+3): как в немецком – но и как в русском! (В Аниной речи в предложениях с too влияние иноязычных конструкций тоже встречалось, но заявило о себе иначе: Аня, в 2+8 говорившая правильное Me too, в 3+3 попробовала буквальный перевод из немецкого или русского, с also вместо too: I also.)

В речи Алека оказалась «продуктивной» конструкция с дательным: Me is cold / hot / wants и т. п. Первое, что приходит в голову, – немецкий образец: Mir ist kalt / heiß, однако есть и параллельные русские безличные предложения.

(Скрытое) русское влияние, может быть, даже сильнее, чем кажется на первый взгляд. За Me wants скрывается ТОЛЬКО русское Мне хочется!

Строго говоря, о чисто немецком влиянии можно говорить только в одном случае: I want cake to eat (ср. в немецком zum Essen, Аня, 4+2 – ошибка, вызывавшая сарказм папы детей: «И вправду хочется, чтоб кекс тебя съел?»)…

английский / русский → немецкий

Приходится ещё раз вернуться к выражению I’m cold.

Аня (4+3), в противоположность Алеку, пыталась перенести английскую схему в немецкий: Ich bin kalt. Любопытно, что правильный английский вариант I’m cold мы от неё не слышали! Аня просто использовала грамматическую модель не в том языке…