Андрей Кожухов - Сергей Михайлович Степняк-Кравчинский
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
Обиженный контрабандист тряхнул длинными пейсами и торопливо осведомился о погоде в Петербурге, чтобы изменить неприятное направление своих мыслей. Но его дурное расположение духа сменилось приятным ожиданием, когда Давид спросил его, будет ли он здесь через месяц.
– Я отправляюсь за границу, – объяснил молодой человек, – и мне нужно будет переправить сюда много вещей.
Шмуль почмокал губами. Это было вознаграждением за испытанное им поражение. Он не стал предлагать вопросов. Давид этого не любил и никому не сообщал больше, чем сам считал нужным.
– Вы не забудете меня, надеюсь? – сказал Шмуль.
– Конечно, нет. Только вы должны быть на месте. Я вам напишу заранее, чтобы вы могли приехать.
После этого они стали толковать о накладных, о провозе и тому подобном, и Шмуль не выказывал уже никаких знаков протеста. Они расстались по-приятельски, и контрабандист остался с двойственным чувством эстетического наслаждения деловитостью Давида и досады на крушение своих планов. «Ловкий молодец, что и говорить! Только праотец Яков мог бы обойти его, – рассуждал он, запирая ставни и двери в шинок. – Но всё же ему следовало бы быть помягче с одним из своих соплеменников, у которого семья на шее, и помочь ему заработать честный грош».
Он с грустью вспомнил о золотом времени, лет шесть-семь тому назад, когда переправа за границу оплачивалась в двадцать пять и даже пятьдесят рублей с человека; бывали простаки, которые платили по сто. Давид свёл цену до мизерных десяти рублей, без всяких прибавок. Правда, что с тех пор, как Давид взялся за дело, в десять раз больше гоев приезжает и уезжает из России. Это было некоторым утешением. Но Шмуль не мог не помечтать о том, как хорошо было бы, если бы движение шло так же оживлённо, как теперь, а цены оставались бы прежние. Его глазам представился такой блестящий ряд цифр, что сердце его сначала затрепетало от радости, а потом заныло от тоски.
Тем временем Давид пришёл к дому Фомы, где его спутники расположились на ночь. Хозяин сам отворил ему дверь, и Давид осведомился о своих друзьях. Все обстояло благополучно. Они поужинали, как он распорядился, и теперь отправились спать; мужчины заняли переднюю комнату, а Марина, дочь хозяина, отправилась с барышней наверх. Давид поблагодарил его и присоединился к приятелям. В подобных случаях он всегда предпочитал останавливаться у Фомы, хотя у него ничего не было, кроме простых нар для спанья. Но Фома был местным сотским[7], и его изба была вполне безопасным местом для ночлега.
Очутившись в комнате, Давид осмотрел всё кругом с тщательностью полицейского чиновника. Ставни были закрыты, чтобы прохожие не могли заглянуть внутрь. Весь багаж, в том числе его собственный холщовый саквояж, был сложен в углу. Его спутники, утомлённые длинным путешествием, спали на нарах вдоль стен. Каждый из них имел соломенную подушку и импровизированное одеяло. Для него готова была такая же постель, как для других, но, несмотря на усталость, он проголодался и стал устраивать себе какое-то подобие ужина. Отрезав ломоть от лежавшего на столе большого хлеба, он вынул из саквояжа кусок сыра, бережно завёрнутого в бумагу, и, как бывалый солдат в походе, удовлетворился этой скромной едой.
Поднявшись первым, как только утреннее солнце стало пробиваться в комнату, он наскоро оделся и открыл ставни. Разбуженные его весёлым голосом спутники тоже торопились вставать.
Острогорский, старший из них, был человек средних лет, небольшого роста, сутуловатый и выглядел поблёкшим, болезненным учёным. Сосланный много лет тому назад за какой-то незначительный проступок в захолустный приволжский городок, он бежал теперь из места своего изгнания, намереваясь окончательно поселиться за границей.
Его спутник, Зацепин, молодой человек лет двадцати трех, бывший поручик пехотного полка, был так серьёзно скомпрометирован, что организация послала его за границу «проветриться».
– Торопитесь, ребята, – тормошил их Давид. – Ведь вам предстоят сегодня великие подвиги, и времени терять не следует. Я пойду распорядиться насчёт завтрака.
Выйдя на двор, он увидел третьего члена компании, Анну Вулич, девятнадцатилетнюю девушку, замешанную в качестве сочувствующей в какие-то университетские беспорядки, не имевшие политического характера. Ей отказали в выдаче заграничного паспорта, и Давид охотно присоединил ее к ближайшей группе, отправлявшейся за границу. Он всегда рад был помочь перебраться через границу всякому, кто в этом нуждался.
Анна присматривала за самоваром, а Давид занялся завтраком, который вышел настолько обильным, насколько позволяла кладовая Фомы. Это было вопросом чести для Давида. Равнодушный к своему личному комфорту, он доходил иногда до смешного в заботах о вверенных ему людях. Он не только заботился об их безопасности, но и о том, чтобы они были хорошо накормлены и довольны во всех отношениях.
Тем временем первые горячие лучи солнца светили уже в маленькие окна избы, освещая комнату и лица путешественников.
Давид сам заварил чай. У него всегда был большой запас в саквояже, потому что чай, покупаемый в небольшой лавке, нехорош и дорог. Скромный завтрак прошёл очень оживлённо. Все были возбуждены и веселы, как люди, полные любопытства и ожидания общей для всех опасности. Они не могли отделаться от представления, что переправа через границу царских владений дело серьёзное. Давид уверял их, что нет ничего проще. Сотни людей переходят границу тайком просто для того, чтобы не тратиться. Политические нелегальные, если только нет никаких особенностей в их внешности, могут переходить так же легко, как и все другие.
– А все-таки многие были арестованы, – сказала Анна Вулич, краснея.
Она немного волновалась, так как это было ее первым рискованным шагом. Но она была очень самолюбива и боялась, что ее замечание покажется другим признаком трусости.
– Конечно, были, – сказал Давид с негодованием. – А по чьей вине, если не по их собственной? Можно утонуть в ведре воды, если засунуть в него голову.
Как истый сангвиник[8] по темпераменту, Давид был склонен к преувеличениям. По его словам выходило, что граница – самое удобное место для прогулок взад и вперёд. Он серьёзно сердился на увальней, портящих репутацию границы и дающих пищу глупым рассказам о ее опасностях.
Разговор о пограничных приключениях был прерван Острогорским, который первый обратил внимание на то, что контрабандист запоздал. Десять часов уже пробило, а его еще не было. Давид зашёл в шинок, но Шмуля не оказалось дома. Что-нибудь да случилось. Острогорский, раздражительный по природе, стал волноваться.
– Неужели нам придётся еще раз переночевать здесь? – спросил он с желчной улыбкой.
Давид спокойно объяснил, что этого опасаться нечего.
