Христианство и атеизм. Дискуссия в письмах - К. Любарский
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
Продолжение следует. Примите сердечный привет.
2.8.74
Письмо от 03.08.1974
(из серии писем)Уважаемый Кронид Аркадьевич!
Идея покорности Богу особенно Вас возмущает. Но прошу Вас выслушать и её защиту. В известном письме к брату А. П. Чехов одобряет смирение перед Богом. И почему это, скажу я, мы должны непременно скандалить, бунтовать против Бога? У нас достаточно примеров, когда человек бунтует против Бога — и покоряется всякой мерзости в себе и снаружи. Бунтовать против Бога — это значит бунтовать против Святыни, против Любви, против Красоты, против Свободы… Да, против Свободы — ибо истинная воля Божия в том и состоит, чтобы человек был свободен. Это опять слова названного раньше христианского Философа. О, если бы люди покорялись Богу — не знали бы они никакого тоталитаризма.
Вы только отчасти правы в том, что ложно понятая идея покорности Богу освящала покорность властям человеческим. Упомянутый Философ указал, что наоборот — люди на образ Бога переносили свои социальные категории господства и власти.
Вижу необходимость рассмотреть вопрос с этим трудным изречением апостола Павла о властях. Вот оно в контексте: «Всякая душа да повинуется властям предержащим: ибо нет власти не от Бога, существующие же власти от Бога установлены. Посему противящийся власти противится Божию установлению: а противящиеся сами навлекут на себя осуждение. Ибо начальствующие страшны не для добрых дел, а для злых. Хочешь ли не бояться власти? Делай добро, и получишь похвалу от неё. Ибо начальник есть Божий слуга, тебе на добро. Если же делаешь злое — бойся, ибо он не напрасно носит меч: он Божий слуга, отмститель в наказание творящему злое. И потому надо повиноваться не только из страха наказания, но и по совести»… Весь этот текст — одно из самых ясных указаний священного Писания на то, что нельзя воспринимать священное Писание безрассудно, законнически-абсолютно. Кто-то остроумно заметил, что и диавол в пустыне употребляет священные тексты, искушая Господа. Евангелия, апостольские послания — это не гранит и не бронза, это живое слово, сказанное в конкретных обстоятельствах живой истории. Вот как было сказано и это: «Отдавайте кесарю то, что принадлежит кесарю, и Богу — то, что принадлежит Богу». Вы цитируете только первую половину фразы, а она произнесена вместе со второй в ответ на злую провокацию, и звучало это примерно так: платите языческому государству налоги, но не отдавайте ему душу!.. Душа, совесть — вот предел повиновения мирской власти. Когда апостолы (другие, ещё без Павла) были приведены в Синедрион и выслушали запрещение продолжать проповедь о Христе — они ответили, что должны повиноваться Богу более, нежели человекам. Нет сомнения, что это же в подобной ситуации сказал бы и апостол Павел — автор трудного текста. Выходит, что текст не имеет абсолютного значения, которое ему приписывают. Вероятно, он был направлен против тогдашних анархистов. Апостол писал это римлянам, и можно догадываться, что за словами «власти» и «начальники» он имел в виду римскую милицию. Подставьте это слово в текст — и откроется его подлинный смысл. Да, милиция может иметь и относительно-положительное, нравственное значение: она охраняет общественный порядок, защищает жителей от разбойников и сопливых террористов, обеспечивает первую степень свободы — свободу ходить по улицам…
Продолжение следует.
3.8.74
Письмо от 06.08.1974
(из серии писем)Глубокоуважаемый Кронид Аркадьевич!
Я отвечаю Вам последовательно по тексту Вашего письма, но у Вас ведь наверное нет его копии. Поэтому я буду кратко напоминать Вам, о чём шла у Вас речь. Сейчас я перечитываю то место, где Вы писали о сходстве мышления религиозного с мышлением тоталитарных идеологий. Тому и другому Вы противопоставляете мышление научное, основанное на праве сомнения во всём. Евангельский прообраз научного мышления — апостол Фома.
Если прообраз, то я приглашаю Вас вникнуть в его подлинное содержание. Евангельское сказание приводит нас к моменту, когда Воскресший Христос предлагает Фоме удостовериться в Воскресении именно тем способом, как тому раньше хотелось — вложить руку в раны на теле Христа… Фома не делает этого. «Отвечал Фома, и сказал: Господь мой и Бог мой»… Потрясенный своим опытом религиозным, Фома отказывается от научной его проверки.
Апостол Павел писал: «Видимое временно, Невидимое вечно». Глубокое различие (не противоречие, а различие) между мыслью научной и мыслью религиозной в том, что первая направлена на видимое, а вторая — на Невидимое. Но есть и аналогические элементы науки и религии. Позвольте познакомить Вас с современником, в личности которого совмещается служитель религии и человек науки (биолог, врач). Это русский митрополит в Лондоне Антоний (Блюм). Лет восемь тому назад в академических лекциях он говорил о проблеме религиозных сомнений и в связи с этим проводил аналогии познания научного и религиозного. К сожалению, не имею текста, передаю содержание в кратчайшем виде так, как оно мне усвоилось. Наука основана на опыте — и религия тоже основана на опыте, только на опыте особого рода, — на опыте мистическом, религиозном. В науке сомнения обязательны, это её метод — и в религиозном мышлении резонные сомнения могут иметь положительный, «творческий смысл», — говорил он. Сомнениями исправляются условности нашего восприятия абсолютной Истины, которая открывается нам в религиозном опыте. Поэтому — «не бойтесь сомнений!»… Это был призыв оригинальный, смелый, но лектор имел на него особое личное право, потому что у него был свой самый подлинный религиозный опыт.
В этих же лекциях, а также в интервью он рассказывал историю своего обращения. В ранней юности он был атеистом — и притом атеистом уверенным, озлобленным. Однажды ему пришлось поневоле присутствовать на лекции о Христианстве, которую читал какой-то известный православный богослов. Лекция, говорит он теперь, была весьма неудачна, она его возмутила и, придя домой, он взял у матери книгу Евангелий, спросил — какое самое короткое, и принялся читать, — с тем, чтобы окончательно убедиться в негодности Христианства и больше уж к этому вопросу никогда не возвращаться. Читал он третью или четвертую главу по Марку — и вдруг ощутил невидимое, но как нельзя более для него реальное, живое присутствие Христа. Это перевернуло всё. «Он имел одно виденье, непостижное уму». Он уверовал — изучил и принял церковное Христианство. А потом, будучи уже врачом, тайно принял монашество. Должно иметь в виду, что митрополит Антоний — человек очень достойный, можно доверять его искренности.
Вот единичный пример религиозного познания. Потрясающий мистический опыт — а затем приобщение к сродному ему ранее собранному общему опыту Христианства веры. Этот ранее собранный, соборный опыт запечатлен в священном «предании» — в Писании, в символах веры, в литургике, в учительстве, в искусстве. Случай митрополита Антония — явление крайне редкое. У нас, христиан обыкновенных, как правило — личный опыт мистических переживаний весьма беден, ничтожен. Но мы приобщаемся к соборному опыту Христианства, его сопереживаем, чувствуем его целостную правду. Такова наша личнособорная «вера».
Теперь я нарисую символическое изображение — как представляется религиозному сознанию вся полная Реальность бытия:
«Видимое временно. Невидимое вечно». В заштрихованном сегменте — видимое, его и только его изучает наука. Это только «часть» (разумеется, не в пространственном значении) всей таинственной Полноты бытия. Проникнуть из видимого в Невидимое, из времени в Вечность средствами обычного познания невозможно. Только религиозная интуиция в своих символах отображает Невидимое — и притом только в его самом общем принципиальном значении.
Что сказал бы об этом рисунке ученый агностик? Он ответил бы: изучаю только видимое, об остальном (и есть ли оно) ничего не знаю — ничего утверждать или отрицать не могу.
Но не так рассуждает догматический атеизм. Только видимое, только временное — и больше ничего нет. И быть не может. Запрещается самая мысль о возможности сверхприродного, сверхразумного бытия. Запрещаются сомнения в догме атеизма. Одобряются сомнения верующих насчёт религии, а сомнения в догме атеизма запрещаются безусловно.
Мне представляется, что по сравнению с суждениями верующего и агностика это суждение нравственно недостойно. Вы спросите: почему же, ведь и в религиозном сознании есть непререкаемые догмы и запрещены сомнения. А вот почему. Дело в том, что религиозное сознание так о себе и говорит, что оно основано не на научном, а на мистическом опыте, на некоей положительной интуиции о Невидимом. Поэтому религиозное сознание имеет моральное «право на догму». А сознание антирелигиозное такого морального права не имеет, потому что претендует на «научность». В науке же догма — ругательное слово.
