Мое обретение полюса - Фредерик Кук
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
Я оставил свои инструменты и часть полных расчетов определения местоположений мистеру Гарри Уитни— факт, который по прибытии в Сидней[40] он подтвердил в опубликованном интервью в самый разгар полемики, когда я уже выехал из Копенгагена. Когда в печати появилось интервью Пири, в котором тот намекал на то, что я не оставил на Севере никаких документов, его слова обратились в своего рода обвинение, которое было подхвачено прессой и сопровождалось шумихой и прочими выпадами против меня. Я понял, что ложь, исходившая от мистера Пири, на этот раз была преднамеренной. Тогда же я узнал, что один из участников экспедиции Пири подверг моих эскимосов допросу: он показал им инструменты Пири и таким образом установил, какие именно инструменты были у меня. Демонстрируя Этукишуку и Авела,[41] как пользуются этими инструментами, Бартлетт узнал также, что я действительно производил определения места. Эту информацию он сообщил мистеру Пири прежде, чем его экспедиция отправилась из Эта[42] в Америку. Эти сведения Пири и его товарищи скрыли с недобрыми намерениями. Однако в то время у меня не было средств для опровержения этих инсинуаций; было просто мое слово против слов Пири.
Я не располагал сверхъестественными доказательствами, но те, которые у меня имелись, в сравнении с данными, опубликованными мистером Пири, были не хуже других, которые когда-либо представлялись исследователями. Мне не повезло в том, что, подобно Пири, я не располагал поддержкой организации друзей-сообщников, заинтересованных в финансовой стороне дела, друзей, которые стояли бы у меня за спиной, подобно тому как Национальное географическое общество стояло за спиной Пири.
Не удовлетворившись несправедливыми нападками на мое заявление, мистер Пири и его сообщники взялись за мою карьеру в прошлом, и вскоре мне предъявили письменное показание под присягой моего проводника Барилла, в котором тот заявлял, что я так и не покорил вершину Мак-Кинли,[43] Это показание, о чем я узнал позже из достоверных источников, было у него куплено. Группа «исследователей» во главе с Пири, сделавшимся президентом их общества, приступила к широко разрекламированному «расследованию». Один из «правдокопателей», полковник Манн, был секретарем общества, а душой этого сборища — пресс-офицер мистера Пири, некто Герберт Л. Бриджмен. Стараясь изо всех сил помочь мистеру Пири, они протащили этот спорный побочный вопрос с помощью профессора Хершеля Паркера, который был со мной во время восхождения на Мак-Кннли, но повернул назад, поддавшись панике, когда мы переправлялись через горные потоки. Мистер Паркер выразил сомнение по поводу моего восхождения, потому что расходился со мной в мнении по поводу точности инструментов, которыми, как это делают большинство альпинистов, я пользовался для определения высоты. Я представил все возможные доказательства своего восхождения на вершину, доказательства, достаточно веские для любого альпиниста.
Я сопротивлялся настойчивым нападкам этой пропиристски настроенной группировки «кухонных» исследователей, ни один из которых не знаком даже с азами альпинизма. Нельзя было ожидать беспристрастных суждений от такого «расследования», начатого для того, чтобы помочь Пири в его неблаговидных попытках вонзить мне нож в спину. (Деньги облегчали совесть этих людей, это было совершенно очевидно.) Что касается широко разрекламированного свидетельского показания Барилла, то можно сказать, что вся эта история несла на своем челе клеймо заговора и взяточничества в пользу Пири. Позже я узнал, что за это показание было выплачено 1500 долларов и прочие вознаграждения. Барилл оказался лжецом и выдал себя с головой. Я не думал, что общественность воспримет серьезно это закулисное, пропиристское мнение относительно моего восхождения на вершину Мак-Кинли. Я действительна почти не обратил на это внимания, однако с помощью острого оружия прессы врагам удалось исподтишка нанести мне ощутимый удар.
Итак, я был сбит с толку хаосом суждений, высказываемых как моими друзьями, так и противниками, и в течение трех месяцев боролся с ураганом событий, пережить которые смог бы не всякий смертный. Перед возвращением на родину я чувствовал себя уставшим — сказались перенесенные лишения, когда в течение года я боролся с голодной смертью. Теперь же меня закружил вихрь событий: ежедневно я читал лекции перед многотысячными аудиториями, мне приходилось встречаться с толпами благожелательно настроенных людей, посещать обеды и приемы, число которых за два месяца перевалило за двести; одновременно в моих ушах засвистел ветер гнусных обвинений, который налетал на меня со всех сторон. Я оказался в одиночестве, лишенный помощи мудрого советчика, который стал бы рядом со мной под огнем прессы, служившей моим противникам. Словно заряженные грязью ружья стреляли в меня отовсюду. На жернова мельницы подкупа текли неограниченные средства.
Мне недоставало ни денег, ни духа для участия в подобном сражении — и я отступил. Сразу же омерзительные вопли ликования раздались в стане моих врагов. Мой уход был с восторгом истолкован как признание в обмане. Моим отсутствием воспользовались — новые ложные обвинения были пущены в ход, чтобы очернить мое имя. Находясь вдали от родины, не имея возможности защищаться, я узнал, что Данкл и Луз[44] присягнули в том, что под моим руководством сфабриковали расчеты обсерваций. Несмотря на причиненную мне боль, я верил, что отчет, который я отослал в Копенгаген, каждой своей цифрой разоблачит ту фальшивку, которая была опубликована в «Нью-Йорк таймс». Однако вердикт, вынесенный Копенгагенским университетом (вердикт нейтральный), ни единым намеком не отрицавший, что я покорил Северный полюс, истолковали как отказ датчан признать мое достижение. Это также способствовало внедрению в сознание публики представления обо мне как о самом великом обманщике, когда-либо известном людям.
Я целиком и полностью сознавал, что при сложившихся обстоятельствах только решение какой-либо беспристрастной организации, решение, основанное на приемлемых для меня доказательствах, может быть вынесено в мою пользу или оказаться нейтральным. Члены Копенгагенского университета, которые рассматривали мои документы, не были ни моими друзьями, ни лицами, заинтересованными с финансовой точки зрения в подобном дознании. Их решение было беспристрастным. Решение по делу мистера Пири, вынесенное в Вашингтоне, было нечестным, и годом позже, под давлением присяжных, два члена вашингтонского комитета были вынуждены признать, что данные Пири также не заключали в себе абсолютных доказательств.